Максим Горький: Несколько дней в роли редактора провинциальной газеты

– Время? – переспросил он.

– Нет – мнение… Знаешь – разговор… О чём и как говорят…

– Говорят? Про цирк говорят…

– Ну? Что же именно?

– Говорят – очень интересно! Во-первых, ломка… а потом – можно корову выиграть… али самовар…

– Нет, это не то…

– То самое… Оно и есть… Уж нам это известно, мы за непотребством и безобразием обязаны следить… публичные развлечения нам известны.

Нет, он, очевидно, не понимал меня…

И, в смущении, я направился в редакцию, думая, что, может быть, по старым номерам газеты мне удастся определить вид и суть существующего общественного мнения, а также и направление, по коему я должен буду его вести…

В редакции меня ждал некто, очевидно, забывший в этот день вымыть руки, выбрить лицо и почистить костюм. В правой руке у него была палка, в левой рукопись, и на одном усе висело перо какой-то птицы…

– Имею удовольствие видеть нового редактора? – очень басовито, но вежливо осведомился он. Я убедил его в этом.

– Пр-ринёс р-рукопись… одну… Ррекомендуюсь – брранд-майор в отставке – Терсит… впрочем, наплевать! Здешний обыватель… свой дом на Грязной улице… но это чепуха! Учился в гимназии… четыре класса… служил… познал несправедливость… и вот принёс вопль оскорблённого сердца… Выпиваю и в пьяном виде – дерусь!

Я не смел сомневаться во всём этом, осторожно взял его рукопись, весом не более двух фунтов, и сказал, что – прочитаю её… непременно…

– Д-да… буду обижен, если не прочитаете. Прежний редактор ничего не понимал в литературе… Трижды я приходил и предлагал ему: «Печатай!» – «Нецензурно», говорит. – «Сокращу!..» – «Всё равно нельзя». Раз даже смел сказать мне, что выгонит вон. Хотел его бить… но он осторожен…

– Вы… бьёте редакторов, которые… отказывают вам в помещении ваших произведений? – осведомился я, чувствуя, что это высоко интересно для меня.

– Всегда! – кратко и внушительно сказал он. – Бью и публично изрыгаю на них хулу.

Заслуживают! Двенадцать лет тому назад написал вещь – и не могут напечатать! В двадцать редакций посылал, наверное, – и – ни одна! «Братья-писатели!» и так далее…. Нужно поощрять таланты, а вы, редакторы… чёррт!

– Я прочитаю… я вот сейчас возьму и прочитаю… – умиротворяюще произнёс я.

– Подожду… – И он сел на стул, грозно насупив брови.

– Нет, знаете что? Вы лучше идите…

– Куда?

– Домой… или куда вам угодно…

– Как эт-то понимать? а? Хорошо, не бойся – пойду… а ты мне дай двугривенный в счёт гонорара…

Я дал ему два пятиалтынных, и он ушёл. Я отёр пот со лба и посмотрел на рукопись. Она была довольно сильно потрепана и называлась… «Взгляд на мир с высоты каланчи. Откровенно философский взгляд на вещи, предметы, факты и события, а также и очерки из быта местной жизни и всякая всячина общежития, изложенная в форме отдельных сцен и в трёх отделениях. Часть (отделение) первое… Сверху вниз. Взгляд высокопоставленного человека на низшие потребности людей и необходимость их».

Я отложил «Взгляд» в сторону, чувствуя, что сразу, с первого дня, мне не по силам чтение таких мудрых вещей…

Пришёл хроникёр и мрачно заявил, что хроники нет.

– То есть – это как же?

– Событий нет…

– Но ведь в городе случилось же что-нибудь за сутки?

– Ничего не случилось. Никто не удавился, не утопился, ниже иным родом покончил с собой. Привыкли все к такой жизни… Живут, живут и привыкнут… Не только по собственному почину не умирают – силком не заставишь.

– Но ведь за сутки в чём-нибудь да выразилась же общественная жизнь! – огорчённо воскликнул я.

– Ничего нет… Ни драк, ни краж, никакого озорства. Ничего…

– Да, может, хоть лошадьми переехали кого ни то?

– Говорю вам – нет. Знал бы уж…

– Как же мы без хроники? а?

– Да я чего ни то напишу…

– То есть?

– Выдумаю какое ни то событие…

«Да… вон оно что! Значит, для оживления зеркала жизни газете иногда события-то выдумывать приходится», – сообразил я и в душе восхитился человеческой находчивостью…

Вошла барышня… Совсем молоденькая барышня, с бумажной трубочкой в руке. Она вошла и, покраснев, остановилась у двери.

Я спросил её, что ей угодно.

– Я, видите ли… написала стихи…

И она уже так покраснела, что мне даже стыдно стало чего-то. Я начал, как мог, утешать и ободрять её, говоря, что пусть она не смущается – нынче это поветрие, все ныне этим грешат, и что, в сущности, если говорить объективно, так поступок не особенно зазорен и даже может быть прощён ввиду её молодости. Пусть она доверится мне, – я не буду строг.