Эжен Фромантен - Доминик

Я говорил о гостях, которых Доминик принимал в Осиновой Роще, и теперь должен вернуться к этой теме в связи с одним событием, свидетелем которого я в какой-то степени стал и которое произвело на Доминика сильнейшее действие.

В числе друзей, которые в том году собрались у него в усадьбе, чтобы отпраздновать, по обычаю, день святого Губерта, был один из самых давних его товарищей, человек весьма состоятельный и живший уединенно в замке милях в двенадцати от Осиновой Рощи; семьи у него, по слухам, не было. Фамилия его была Д'Орсель. Сверстник Доминика, по временам он казался на несколько лет моложе из-за белокурых волос и почти юношеской гладкости щек и подбородка. Он был недурен собою, весьма тщательно одет, учтив и обаятелен в обращении, и в любом его движении, в речи, даже в произношении сквозил неистребимый дендизм, который в другой среде, несколько более искушенной и скептической, имел бы немалый успех. В нем чувствовалась не то крайняя пресыщенность, не то крайнее безразличие, не то крайняя искусственность. Он любил охоту, лошадей. Когда-то был страстным путешественником, но теперь никуда не выезжал. Парижанин по духу, почти по праву рождения, он в один прекрасный день покинул Париж и похоронил себя заживо в глуши, среди болот Орселя, своего имения, где жил в необъяснимом одиночестве, и никто не мог догадаться об истинных причинах его затворничества. Странной жил он жизнью – казалось, он хочет укрыться от людей, хочет, чтобы о нем позабыли: редко показывался в обществе, никого не принимал, словно раз навсегда возложил на себя какой-то мрачный обет, что в его случае можно было объяснить лишь приступом отчаяния, ибо он был сравнительно молод, богат и обладал, по-видимому, натурой, наделенной если не сильными страстями, то хотя бы достаточно пылкими и разнообразными склонностями. Он был весьма мало образован, хотя и нахватался понаслышке кое-каких сведений и афишировал высокомерно-презрительное отношение к книгам и великую жалость к тем, кто берет на себя труд писать их. «Чего ради? – спрашивал он. – Жизнь слишком коротка и не стоит таких стараний». И он принимался развивать, скорее остроумно, чем убедительно, эту избитую истину, которой часто утешаются люди, растерявшие мужество в жизненных крушениях, хотя сам не претерпел ничего, что давало бы ему право причислять к ним себя. Характер его поблек, словно подернувшись пылью от постоянного одиночества, утратил, поизносившись, первоначальное своеобразие, и самой живою его чертой было влечение, почти страсть к непомерной роскоши, к непомерным наслаждениям, ко всем суетным затеям жизни, – страсть, которую он не сумел ни утолить, ни подавить до конца. И своего рода ипохондрия, холодная и элегантная, пронизывавшая все его существо, доказывала, что после крушения всех честолюбивых надежд – таких дюжинных – в нем оставалось лишь отвращение к самому себе да еще чрезмерная склонность к комфорту. В Осиновой Роще ему всегда были рады, и Доминик прощал ему большую часть его странностей во имя данной дружбы, в которую д'Орсель, надо отдать ему должное, вкладывал всю сердечность, на какую был способен.

За несколько дней, проведенных в Осиновой Роще, он выказал себя таким, каким привык являться в свете, то есть любезным собеседником, отличным охотником, приятным сотрапезником и, за вычетом одного-двух приступов его обычной молчаливости, почти ничто не изобличало в нем человека, томящегося скукой.

Госпожа де Брэй замыслила его женить – несбыточный замысел, ибо не было ничего труднее, чем добиться от него разговора всерьез на подобные темы. Д'Орсель отвечал обыкновенно, что он уже не в том возрасте, когда женятся по влечению сердца, и что для вступления в брак, как для любого решающего либо опасного шага, необходимо крайнее возбуждение духа.

– Это азартная игра, – говорил он, – и притом самая рискованная из всех; единственным оправданием участников могут быть лишь иллюзии, которые служат в ней ставкой, их ценность, количество, искренность и ныл; и она лишь тогда занимательна, когда обе стороны играют по крупной.

Когда стали удивляться тому, что он живет затворником у себя в Орселе, в бездействии, огорчающем всех его друзей, он заметил в ответ на эти укоры, отнюдь для него не новые:

– Всяк делает по силам своим.

– Вот мудрый взгляд на вещи, – сказал кто-то.

– Не знаю, право, – отвечал д'Орсель. – Как бы то ни было, никто не укорит в безрассудстве человека, который мирно живет у себя в имении и тем вполне довольствуется.