Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений. Том 2

Царь приказал с утра до вечера бить в медные литавры и трубить в рога из слоновой кости; по ночам на башнях зажигали огни и бросали в пламя растертую чешую рыб, которая желтыми искрами взлетала к звездам, в знак призыва. Но пришли лишь немногие: весть о похищении священных цапель тяжело легла на сердца вождей и наполнила их страхом. Начальник воинов и хранитель слонов, самые испытанные из полководцев, пребывали уже в лагаре врага, и тщетно покинутый царь искал вокруг себя друзей, ибо он был суровый властитель, строгий судья и неумолимый собиратель податей. Никого из доблестных военачальников не нашел он перед своим дворцом, и лишь растерянную толпу рабов и слуг.

В своей великой нужде царь вспомнил о Вирате, заявившем о верности своей при первом звуке рогов. В носилках черного дерева царь велел отнести себя к дому Вираты. Вирата пал ниц, когда царь вышел из носилок, но тот поднял и обнял его, прося повести войско против врага. Вирата склонил голову и сказал:

— Я сделаю это, господин, и не вернусь в этот дом, пока пламя мятежа не будет затоптано ногою твоих слуг.

И он собрал своих сыновей, своих родичей и рабов, примкнул с ними к кучке других верных царю людей и выстроил их для похода. Целый день пробирались они сквозь лесные дебри к реке, на другом берегу которой в несметном количестве собрались враги, похваляясь своей силой и вырубая деревья для моста, чтобы наутро переправиться и, потоком хлынув на страну, затопить ее кровью. Но Вирата, ходивший раньше на тигров, знал брод выше моста, и, когда спустилась темнота, он одного за другим перевел своих людей через воду, и среди ночи они врасплох напали на спящего врага. Они размахивали смоляными факелами, пугая слонов и буйволов, которые, обращаясь в бегство, топтали спящих при белом свете пламени, врывавшегося в шатры. Вирата же первым вбежал в шатер изменника, и, прежде чем пришли в себя спавшие, он уже убил двух из них, а третьего зарубил в тот миг, когда тот хотел схватиться за свой меч. С четвертым и пятым он бился один на один во мраке и поразил одного из них в лоб, а другого в обнаженную грудь. Когда же они безмолвно легли, тени среди теней, он загородил собой вход в шатер, дабы никто не проник внутрь, ибо он желал спасти белых цапель — священный символ божества. Но враги больше не показывались, они в безумном ужасе мчались прочь, а за ними, с криками торжества, гнались победоносные слуги царя. Погоня промчалась мимо и мало-помалу затихла вдали. Тогда Вирата спокойно сел у входа, скрестив ноги и держа в руках окровавленный меч; он ожидал возвращения своих спутников.

Прошло немного времени, и Божий день занялся за лесом, пальмы вспыхнули золотым багрянцем зари и засверкали, как факелы, над рекой. Огненной раной прорезало восток кровавое солнце. Тогда Вирата встал, снял с себя одежду и, воздев над головою руки, подошел к воде; он простерся на берегу, перед сверкающим оком Бога. Потом он вошел в воду для священного омовения, и кровь стекла с его рук. Когда же свет белой волной коснулся его головы, он вышел опять на берег, облачился в свою одежду и с просветленным лицом вернулся к шатру, чтобы при свете утра посмотреть на подвиги ночи. С застывшим страхом в чертах, с широко раскрытыми глазами и с искаженными лицами лежали мертвые: с раскроенным лбом — зачинщик мятежа, и с рассеченной грудью — изменник, бывший ранее предводителем войска в стране бирвагов. Вирата закрыл им глаза и шагнул дальше взглянуть на других, убитых спящими. Они лежали, полуприкрытые своими плащами, и лица их были ему чужды, — это были рабы соблазнителя, из южной страны, с курчавыми волосами и черной кожей. Но когда он повернул к себе лицо последнего, у него потемнело в глазах, ибо это был его старший брат, Белангур, горный князь, которого мятежник привлек к себе на помощь и которого он, Вирата, ночью убил собственной рукой. С дрожью склонился он над скорченным телом. Но сердце больше не билось, неподвижно застыли раскрытые глаза убитого, и их черные зрачки проникали Вирате в самое сердце. И у Вираты остановилось дыхание; как неживой сидел он между мертвыми, отвратив взор свой, чтобы не встречать обвиняющих, застывших очей того, кто был рожден его матерью до него.

Но вскоре раздались громкие клики. Подобно стае диких птиц, возвращались с погони ликующие воины, с богатой добычей и веселой душой. У зрев мятежного князя, убитого среди своего стана, и священных цапель в сохранности, они стали плясать и скакать и целовали край ниспадавшей одежды у безучастно сидевшего Вираты и прославляли его новым именем — Молнией Меча. Подходили все новые и новые воины, они грузили добычу на повозки, но колеса под тяжестью поклажи так глубоко уходили в землю, что приходилось бить буйволов терновником, чтобы сдвинуть их с места. Гонец бросился в реку и поспешил вперед, чтобы принести весть царю, остальные воины остались при добыче и торжествовали победу. Но молча, в глубоком раздумье, сидел Вирата. Только раз возвысил он голос, когда его люди хотели похитить одежду с убитых. Тогда он встал и приказал сложить костер и возложить на него тела убитых для сожжения, дабы души их чистыми вступили на путь перевоплощения. Люди дивились, что он поступает так с заговорщиками, чьи тела следовало бы бросить на растерзание шакалам. Но они исполнили его волю. Когда костер был возведен, Вирата сам зажег его и бросил благовония и сандал на разгорающиеся дрова. Потом он отвратил свое лицо и стоял в молчании, пока не рухнули последние бревна и раскаленная зола не упала на землю.