Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений в 10 томах. Том 4

«Я чувствую себя глубоко униженным тем, что столь ужасно прикован к глыбе моих долгов, как крепостной к клочку земли, — и не могу тронуться с места, ибо не принадлежу себе».

Но теперь, по-видимому, начинает настаивать госпожа Ганская. Только с величайшим трудом, под всякого рода предлогами она заставила господина Ганского, который рвался в свои поместья, задержаться в Вене до весны. Апрель — последний срок. Сейчас, доверяя обещанию Бальзака, что немедленно после завершения «Серафиты» он с предназначенной для нее, Ганской, рукописью сядет в дилижанс, она добивается от мужа еще одной отсрочки. Отъезд из Вены назначен на май. Дальнейшее ожидание ненадежного, который изобретает все новые предлоги и проволочки, исключено. Если Бальзак не приедет теперь, роман их, очевидно, окончится навсегда.

Бальзак понимает, что промедление смерти подобно. Так как бракосочетание после смерти господина Ганского представляется ему решающим шансом, он не пожалеет никаких затрат. «Серафита», хотя и продана и заложена, еще не завершена. Но не беда, он закончит ее в Вене. У него нет денег, но и это не удручает его. Все столовое серебро с Рю Кассини отправляется в ломбард, у издателей он выцарапывает ссуды и подмахивает несколько новых векселей. 9 мая Бальзак покидает Париж и 16-го прибывает в Вену.

Поездка Бальзака в Вену состоялась будто нарочно для того, чтобы по возможности углубить общепринятую характеристику гения: и едва ли можно найти более законченный пример того, на какие безумства способен даже наилучшим образом организованный, наиболее независимый ум. Чем ярче свет, тем гуще тени. Слабости, которые у заурядного человека остались бы незамеченными или к которым мы отнеслись бы с благодушной улыбкой, неизбежно представляются гротескными в Бальзаке, постигающем мир с шекспировской глубиной. В «Отце Горио» Бальзак-художник превзошел самого себя. Даже его ожесточеннейшие противники, которых до сих пор тревожила и бесила лишь количественная безмерность его труда, вынуждены теперь против собственной воли воздать должное его гениальности. Публика превозносит его, и издатели поняли притягательную силу имени Бальзака. Одно только извещение о предстоящей публикации его романа поднимает тираж любой газеты или журнала. Из всех городов, из всех стран приходят письма почитателей.

Бальзак не может более сомневаться в том, что он сделался силой, равной любому венценосцу Европы. Но (и здесь наступает помрачение в сияющем разуме Бальзака!) при всей своей славе, при всем сознании всемирно-исторического значения своего творчества Бальзак одержим ребяческим тщеславием — он хочет импонировать именно тем, чего у него нет и не может быть. Потомок крестьян, он хочет, чтобы его считали аристократом. Человек, который в долгах как в шелках, хочет, чтобы его считали богачом. Он знает из писем госпожи Ганской, что венская знать ждет его, и его охватывает дурацкое и злосчастное тщеславие. Он желает предстать перед аристократами и миллионерами, которым, как свидетельствует их отношение к Бетховену, больше всего импонирует непокорный гений, — он желает предстать перед ними как равный им.

Эстергази, Шварценберги, Любомирские и Лихтенштейны не должны, чего доброго, смотреть на него, как на нищего, изголодавшегося, обшарпанного литератора. И Бальзак наряжается — как он полагает — самым элегантным образом, а в действительности как последний выскочка!

Автор «Луи Ламбера» и «Отца Горио» дополняет свой наряд пышнейшими и роскошнейшими аксессуарами. Он покупает «трость, о которой толкует весь Париж; божественный лорнет, который мои алхимики заказали оптику Обсерватории исключительно для меня; золотые пуговицы к синему сюртуку — пуговицы, сделанные рукой феи».

Само собой разумеется, будущий супруг урожденной Рже-вусской (Бальзак всегда предвосхищает свои желания и делает их действительностью!) не поедет в Вену в обычной почтовой карете, как прочие смертные. Благородный господин де Бальзак походя называет себя маркизом, заказывает собственный экипаж, который украшает не принадлежащим ему гербом д’Антрэгов, и берет с собой ливрейного лакея — причуда, которая сама по себе поглощает пять тысяч франков и к тому же остается никем не замеченной. В общем, злосчастные три недели этого путешествия, из которых половину времени он проводит за письменным столом в гостинице, а треть — в дорогостоящем экипаже, обошлись в пятнадцать тысяч франков, и ему придется их отрабатывать в течение сотен и сотен ночей на его парижской каторге.