Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений в 10 томах. Том 4

Всем, в чем отказано Бальзаку, она владеет в изобилии. У нее есть время, у нее есть радости, у нее есть деньги, и в ее письмах невозможно усмотреть даже малейшего намека на то, что ради своего великого возлюбленного она хотела бы прервать эго путешествие и поспешить в его объятия. Напротив, часто нельзя отделаться от впечатления, что во взаимоотношениях госпожи Ганской с Бальзаком для нее на первом плане стоит не личность великого романиста, а его письма. Постоянно и деспотично вымогала она у него эту дань. Ничем не занятая, праздная (как часто жалуется на эго Бальзак!), она очень нерегулярно и очень скудно вознаграждала его безмерную душевную щедрость. В течение всего года, отданного путешествию, помещица на каждой станции желает получать письма от своего оброчного мужика. Но, естественно, форма и тон этих писем, по необходимости, должны были измениться. По-видимому, тайная корреспонденция, которая велась с Верховней, Невшателем или Женевой, более невозможна, — то ли из-за чрезмерно бдительного отношения итальянской цензуры к письмам до востребования, то ли потому, что такой ворох посланий из Парижа к скромной швейцарской гувернантке непременно должен был привлечь внимание даже столь безразличного и нетребовательного супруга, как господин Ганский. Бальзак вынужден поэтому официально адресовать свои письма госпоже Ганской, но писать их в таком стиле, чтобы они могли быть прочитаны и господином Ганским. Следовательно, никакого интимного «ты», а, напротив, уважительное «вы». Никакого «небесного ангела», никакой «супруги по любви», а, напротив, «мадам», которую всякий раз вежливо умоляют передать привет «великому маршалу Украины», и Анне, и мадемуазель Борель, одним словом, всему каравану. Никаких уверений в вечной любви. Наконец-то можно перевести дух, отдохнуть от фразеологии «раба». Бальзак пишет госпоже Ганской так, будто за недели, проведенные им в Женеве, он обрел в ней лишь доброю друга, интересующегося изящной словесностью, критика, суждения которого безупречны, и поэтому он бесконечно уважает ее и чувствует себя обязанным сообщить ей все мельчайшие подробности своей жизни. Необходимо создать впечатление, будто за эти недели в Женеве он так искренне привязался, так привык ко всему семейству, что у него возникла потребность, хотя бы письменно, все еще беседовать с ними со всеми.

Бальзак не был бы великим и изощренным писателем, если бы строчки, кажущиеся легкой болтовней, он не использовал как шифр, понятный только одной госпоже Ганской. Он исповедуется ей в своем пристрастии к швейцарским пейзажам, а она превосходно знает, что кроется под этими восторгами. И вторично ей удается увлекательная, дразняще-таинственная и опасная игра.

Однако эти письма в Италию, а затем в Вену написаны не только для того, чтобы держать господина Ганского в заблуждении, убедить его в чисто духовном и литературном характере их дружбы, но и затем, чтобы успокоить госпожу Ганскую, уверить, что она все еще является его единственной любовью и что даже в разлуке он неизменно хранит ей верность. По-видимому, госпожа Ганская в момент их престранного сговора за спиной еще живого мужа выдвинула такого рода требование к Бальзаку, а может быть, он с обычной своей отвагой дал ей обет немедленно же вернуться к состоянию целомудрия. Письма Бальзака переполнены пламеннейшими уверениями в том, что он одинок, замкнут, что он отшельнически проводит не только дни свои, но и ночи. Вновь и вновь рассказывает он о своей «монашеской жизни» и уверяет:

«Нигде ничье одиночество не было полнее, чем мое».

Или:

«Я одинок, как утес посреди моря. Мой вечный труд не по вкусу ни одной живой душе».

Или, например:

«И вот, сижу я здесь, столь одинокий, что женщина, даже самая любящая, не может и желать большего».

Но, увы, госпожа Ганская, видимо, не склонна особенно ему верить. Умная и наблюдательная женщина распознала в Женеве, сколь мало похож Бальзак на тот романтический и патетический автопортрет, который он рисует в своих письмах к ней. Она знает, что в любое время к его услугам фантазия. Она десятки раз ловила этого фантазера на вымыслах. И, быть может, как раз в мгновения интимных встреч в номере женевской гостиницы этот робкий и неискушенный аскет предстал перед ней совсем в неожиданном свете. Кроме того, за ним следит, очевидно, первоклассная служба наблюдения и осведомления. И, быть может, не без умысла госпожа Ганская вручила Бальзаку рекомендательные письма к русским и польским аристократам в Париже. Из этих кругов — от Потоцких, от Киселевых — безусловно, поступали сведения, которые могли заставить ее усомниться в том, что он проводит свое время, лишь горюя о больной мадам де Берни, и в неусыпных отшельнических трудах. Бальзак слишком известен столице, чтобы остаться незамеченным, — особенно когда дважды в неделю он появляется в «Ложе Тигра» с некой известной всему Парижу великосветской красавицей. Не может остаться тайной и то, что «бедный каторжник», кроме квартиры на Рю Кассини, снял себе еще одну на Рю де Батай; что у лучшего парижского ювелира он приобрел знаменитую трость за семьсот франков, — ведь о трости этой, как он сам уверяет, говорят куда больше, чем о всех его сочинениях. Должно быть, госпожа Ганская дала понять ему, что она не так простодушна, чтобы позволить себя обманывать.