Александр Казбеги - Цико

– Ты чего разошелся! – рассердилась старуха. – Ступай отсюда с богом. Завтра придешь!

– Хазуа, – миролюбиво заговорил Павлиа. – Лавку сегодня взломали, и есть подозрение, что воры с крадеными вещами укрываются у вас… Я всем говорил, – не такие вы люди, чтобы участвовать в воровстве, но не верят мне… Открой, пусть сами убедятся, что у вас нет воров.

– Так бы сразу и сказал, – смягчилась Хазуа и взялась за задвижку двери.

– Что? – всполошилась старуха. – Открой поскорей, пусть сами посмотрят.

Едва только Хазуа сняла засов, как в комнату стремительно ворвались вооруженные люди и сразу же кинулись к Цико, которая в страхе прижалась к стене. Напавших было пятеро, среди них – мтиулец Гугуа, давно уже страстно влюбленный в Цико.

В ужасе бросились к ним бабушка и мать. Они умоляли, угрожали, уговаривали. Похитители отстраняли, отталкивали их и рвались со своей добычей к двери. Старуха сделала последнюю попытку спасти внучку. Она сорвала платок, покрывавший ее седые волосы, и бросила его к ногам разбойников.

– Не позорьте мою седину! – вскричала она.

В таких случаях даже самые лютые враги, как бы жестоко ни бились они, мгновенно прекращают бой, оказывая честь женщине, но для Павлиа и его товарищей этот священный вековой обычай предков был всего лишь шутовским обрядом. Служба у диамбегов и при дворе развращенного выродка, феодала Гудушаури, приучила их презирать народные обычаи.

И провожаемые воплями несчастных женщин, они выволокли девушку из комнаты, вскочили на коней и канули в ночную мглу.

– Эй, люди, на помощь! – кричала Хазуа. – В погоню! Враги напали на нас!

Соседи сбежались во двор.

– Ты не узнала похитителей, Хазуа? – расспрашивали они плачущую мать.

– То-то и есть, дорогие мои, что узнала! – причитала Хазуа. – Один – сторож наш Павлиа, а с ним Гугуа и гудушауровские молодцы. Вон туда ускакали они. Скорее, скорее в погоню! – кричала она.

Но люди в нерешительности топтались на месте.

– Что же вы? – гневно спросила старуха Шавтвала. – Или совсем потеряли честь? Их всего лишь пять человек, а вас – вон сколько!

– Что же нам делать, Шавтвала? Сила все ломит! Разве справиться нам с гудушауровскими людьми?… А уж Павлиа – тот и вовсе негодяй.

– Одни казаки, другие гудушауровокие… – с горечью воскликнул какой-то юноша. – А нам, выходит, и жить больше негде на этом белом свете!.. Душат они нас, нет больше терпения!..

– Верно ты говоришь, ей-богу! – поддержали его в толпе.

– Тогда идем, победим или погибнем! – крикнул юноша.

– Постой, Вепхвия, не торопись! – остановил его один из толпы.

– Ждать-то некогда! Кто не трус, пойдет со мной! – снова крикнул юноша и двинулся вперед.

Люди все еще колебались и по-прежнему топтались на месте, боясь большого феодала и царского приспешника, не решаясь вступить с ними в открытую схватку.

– Тогда дайте мне оружие! – воскликнула Шавтвала и выхватила у стоящего рядом мужчины ружье из рук. – Дайте мне шапку мужскую на голову, а вам больше пристал мой платок.

– Постой, Шавтвала! Время теперь не такое!

– А какое такое теперь время? На свете всегда было и сильных и злых людей достаточно, но наши предки умели бороться с ними, умели отстаивать свою жизнь, свою честь. Трусами вы стали, вот в чем беда! – И она, грозно выпрямившись во весь рост, двинулась следом за юношей.

В толпе прошел ропот удивления и возмущения. Сперва несколько юношей кинулось следом за ней, потом пошли и другие, и вдруг вся толпа грозно загудела и устремилась в погоню.

Большой двухэтажный барский дом, некрасивый и неудобный, как большинство барских домов, вытянулся на открытой поляне, к которой с трех сторон подступал лес. За лесом сразу же начиналась деревня. Высокая каменная ограда с бойницами окружала двор и дом, и от этого вся усадьба выглядела очень воинственно; хотя против пушек она и не смогла бы устоять, но в старину считалась неприступной крепостью.

Это было поместье князя Горджаспа Гудушаури. От царских милостей он так разжился и оброс жиром, что едва ворочал шеей.

Само собой разумеется, что вместе с дородностью к нему прибывала и мощь. По этой причине он прибрал к рукам все горские общины и их судьба теперь всецело зависела от выражения его лица – веселого или хмурого.

Службу свою он начал в качестве толмача, потом возвысился до диамбега и дальше этого в звании не повысился, но ордена и всяческие милости сыпались на него беспрестанно. И для чего нужны были ему чины, когда и без того все горские общины были усмирены, а иногда и полностью порабощены всяческими насилиями и неописуемым произволом? [1]