Марк Твен: НЕОФИЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ОДНОЙ НЕУДАЧНОЙ КАМПАНИИ

Тогда он решился на неслыханно смелый поступок — поступок, самая мысль о котором вызывает трепет, стоит только вспомнить, с каким возмущением относится свет ко всяческим подделкам и неоправданным претензиям: он начал писать свою фамилию «д'Эн Лап». Затем он терпеливо перенес бесчисленные насмешки и поношения, которым подверглось это произведение искусства, и был в конце концов вознаграждён. Ибо он дожил до того дня, когда ударение на втором слоге начали ставить даже люди, которые не только знали его с колыбели, но и были близкими приятелями всего племени Дэнлапов на протяжении сорока лет. Мужество, умеющее терпеливо ждать, всегда добивается победы. По его словам, он с помощью старинных французских хроник обнаружил, что первоначальное и наиболее правильное написание его фамилии было именно д'Энлап, — а это впереводе на английский язык будет Питерсон: «Лап» объяснял он, не то по-гречески, не то по-латыни означает камень или утес,— то же самое, что французское слово «Pierre» (Пьер), иначе говоря — наше Питер; «д» по-французски означает: «от», «из»; а «эн»—«некий», «один». Отсюда следует, что д'Эн Лап значит «из (или «от») камня», или: «от Питера» другими словами — «тот, кто является сыном камня», «сыном Питера»,— то есть Питерсон. Члены нашего отряда не отличались ученостью, это объяснение их только запутало, и они начали называть его Питерсон Дэнлап. В одном отношении он оказался нам очень полезен: он давал наименования всем нашим бивуакам и обычно изобретал название «с огоньком», как говорили ребята.

Вот каков был один из нас. В качестве другого образчика можно назвать Эда Стивенса, сына городского ювелира. Он был хорошо сложен, красив, изящен и чистоплотен, как кошка, умен, образован, но ни к чему не относился серьезно. Серьезные стороны жизни для него просто не существовали. С его точки зрения, наш военный поход был увеселительной прогулкой — и только. Собственно говоря, добрая половина отряда придерживалась такого же мнения, хотя, возможно, и не сознавала этого. Мы ни о чем не размышляли. На это мы не были способны. Я, например, был охвачен бездумной радостью только потому, что на некоторое время избавился от необходимости вставать на вахту в полночь и в четыре часа утра; кроме того, меня прельщала возможность переменить обстановку, увидеть и узнать много нового. Дальше этого мои мысли не шли, я не входил в подробности; в двадцать четыре года подробности нас мало интересуют.

В качестве еще одного образчика можно назвать Смита, который прежде был подручным кузнеца. Этот законченный олух обладал своеобразной храбростью, медлительной и ленивой, а кроме того, необычайно мягким сердцем: он мог кулаком свалить заартачившуюся лошадь — и мог горько плакать, стосковавшись по дому. Однако он совершил то, на что у некоторых из нас не хватило духу: он не бросил воевать и в конце концов пал в сражении.

Еще одним образчиком был Джо Бауэре — огромный, добродушный, белобрысый увалень; ленивый, чувствительный, безобидный хвастун, любитель поворчать, а кроме того, опытный, неутомимый, честолюбивый и нередко весьма изобретательный враль,— но все же в этой области его умение заставляло желать лучшего, так как он не получил систематического образования и развивал свой дар сам, без всякого руководства. К жизни он относился серьезно и редко бывал ею доволен. Но, в общем, он был неплохим малым, и мы все его любили. Он получил чин сержанта, а Стивенс — капрала.

Думаю, что хватит и этих образчиков — все они достаточно характерны. Вот такая-то компания и отправилась на войну. Чего можно было от нее ожидать? Мы старались изо всех сил,— но чего можно было от нас ожидать? По-моему, ничего. Так оно и вышло.

Мы дождались безлунной ночи, ибо необходимо было соблюдать величайшую осторожность и тайну; около полуночи мы стали по двое, по трое пробираться с разных сторон за город, к усадьбе Гриффита; оттуда мы все вместе пешком тронулись в путь. Ганнибал находится в юго-восточном углу округа Марион, на берегу Миссисипи, а мы направлялись к деревушке Нью-Лондон в округе Ролле, до которой было десять миль.

Весь первый час мы весело шутили и смеялись, но долго это продолжаться не могло. Мы все шли и шли, и это начало смахивать на работу, веселость постепенно угасала; безмолвие леса и ночной мрак действовали на нас угнетающе, и вскоре разговоры смолкли, и каждый погрузился в свои мысли. За последние полчаса второго часа не было произнесено ни слова.

Читать дальше