— Первого, кто отстанет, пристрелю.
И вот они пускаются в путь, но еле-еле тащатся, видно, что ноги у них уже не идут.
Я послал четверых в разведку, на триста метров вперед; остальные шли как попало, сбившись в кучу, кто широким, кто мелким шагом, в зависимости от степени усталости и от длины ног. Самых крепких я выстроил сзади, приказав подбадривать отстающих… ударом штыка в спину.
Снег, казалось, собирался похоронить нас заживо; он запорошил кепи и шинели и не таял, превращая нас в привидения, в тени солдат, погибших от смертельной усталости.
Я говорил себе: «Не выбраться нам из этих мест, если только не случится чуда».
Иногда на несколько минут мы останавливались, поджидая отставших. Тогда слышался только тихий шум снега, еле уловимый шум бесчисленных падающих хлопьев.
Некоторые солдаты отряхивались. Другие стояли неподвижно. Затем я приказывал снова трогаться в путь. Люди взваливали ружья на плечи и, пошатываясь, шли дальше.
Вдруг разведчики вернулись назад. Их что-то встревожило. Они услыхали впереди голоса. Я выслал шесть человек с сержантом и стал ждать.
Внезапно пронзительный женский крик прорезал давящую снежную тишину, и через несколько минут ко мне привели двух пленников, старика и девушку.
Я допросил их вполголоса. Они спасались от пруссаков, которые в этот вечер заняли их дом и перепились. Старик испугался за дочь, и, даже не предупредив слуг, они убежали вдвоем среди ночи.
Я сразу понял, что это были буржуа, — пожалуй, даже побольше, чем буржуа.
— Пойдемте с нами, — сказал я им.
Мы снова двинулись. Старик знал местность и указывал нам дорогу.
Снег перестал, показались звезды, а холод стал нестерпимым.
Девушка шла под руку с отцом неровной, спотыкающейся походкой, и вся ее фигура говорила об отчаянии. Порой она шептала: «У меня ноги совсем отмерзли». А я, признаться, страдал больше всего за нее: невыносимо было видеть, как бедняжка тащится по снегу.
Вдруг она остановилась.
— Отец, — сказала она, — я так устала, что дальше не пойду.
Старик хотел нести ее на руках, но не мог даже поднять свою дочь, и она с глубоким вздохом опустилась на снег.
Их обступили. Я топтался на месте, не зная, что делать, не решаясь, по правде сказать, бросить на произвол судьбы старика и юную девушку.
Вдруг один из моих солдат, парижанин, по прозвищу Практик, заявил:
— Ну, товарищи, понесемте барышню, иначе, черт нас подери, какие же мы французы!
Я, кажется, ругнулся от удовольствия.
— Черт возьми, чудесная идея, ребята. И я тоже согласен нести.
Слева в темноте смутно виднелась роща. Несколько человек пошли туда и вскоре вернулись с охапкой веток, связанных наподобие носилок.
— Кто даст свою шинель? — крикнул Практик. — Для хорошенькой девушки, братцы!
Штук десять шинелей упало к его ногам. Еще мгновение, и девушку тепло укутали, уложили на носилки, и шестеро солдат подняли их на плечо. Я стал справа, в головах, и, даю честное слово, радовался, что и мне приходится ее нести.
Мы двинулись теперь гораздо веселее и бодрее, словно глотнули вина. Послышались даже шуточки. Видите, достаточно одного присутствия женщины, чтобы наэлектризовать французов.
Солдаты почти восстановили строй, оживились, согрелись. Один вольный стрелок, человек пожилой, который шел подле носилок, чтобы сменить первого уставшего товарища, пробурчал соседу, но так громко, что и я его услышал:
— Я уж не молод, а вот, провалиться мне на месте, как увижу женщину, так сразу у меня кровь и взыграет!
До трех часов утра мы шли почти без передышки. Потом разведчики вернулись еще раз, и тотчас же весь отряд залег в снег, виднеясь еле заметной полоской.
Я отдавал приказы шепотом и слышал за своей спиной сухой металлический треск: заряжали ружья.
Ведь там, в долине, творилось нечто странное. Казалось, бежал какой-то огромный зверь, который то вытягивался змеей, то собирался в клубок, резко кидался вправо, влево, останавливался и снова начинал двигаться.
Вдруг таинственная блуждающая тень приблизилась к нам, и я увидел, что это скачут цепочкой в карьер двенадцать заблудившихся уланов, отыскивая дорогу.
Они были так близко, что я отлично слышал храп лошадей, бряцание оружия и поскрипывание седел.
Я крикнул:
— Пли!
И пятьдесят ружейных выстрелов нарушили безмолвие ночи. Еще пять или шесть вдогонку, и потом — последний одинокий выстрел. Когда пороховой дым рассеялся, мы увидали, что все двенадцать человек и девять лошадей упали. Три лошади неслись бешеным галопом; одна из них испуганно металась и волокла за собою труп всадника, зацепившегося ногой за стремя.
Читать дальше