Стефан Цвейг - Том 10 - Стихотворения; Исторические миниатюры; Публицистика; Кристина Хофленер - Роман из литературного наследия

1- й студент . Один вопрос.

Толстой. А у вас?

2- й студент . Тот же самый. У нас у всех к вам только один вопрос, Лев Николаевич, у нас, у всей революционной молодежи России, — другого вопроса нет: почему вы не с нами?

Толстой (очень спокойно). Думаю, я очень ясно объяснил это в книгах и в некоторых письмах, доступных общественности. Я не знаю, читали ли вы мои книги?

1-й студент ( взволнованно). Читали ли мы ваши книги, Лев Николаевич? Странно, что вы нас об этом спрашиваете. Читать — это не то слово. С самых детских лет мы жили вашими книгами, а едва повзрослели, ваши книги пробудили наши сердца. Никто иной, именно вы научили нас видеть несправедливость распределения материальных благ между людьми — ваши книги, именно они оторвали наши сердца от государства, церкви, царя, который поощрял бесправие, а не защищал людей от него. Вы, именно вы побудили нас жизнь отдать делу уничтожения несправедливости на земле.

Толстой (хочет прервать и говорит). Но не силой...

1-й студент(не сдерживаясь, перебивает). С тех пор как мы научились русскому языку, нет у нас человека более близкого, чем вы. Когда мы спрашивали, кто покончит с этим бесправием, то отвечали: Он! Когда мы спрашивали, кто уничтожит эту низость, мы отвечали: Он сделает это, Лев Толстой. Мы были вашими учениками, вашими слугами, вашими рабами, и наверно, я готов был тогда умереть по малейшему вашему знаку, и если бы несколько лет назад я решился вступить в этот дом, то пал бы ниц перед вами, как перед святым. Вот кем всего несколько лет назад были вы для нас, Лев Николаевич, для сотен тысяч, для всей русской молодежи—и мне, всем нам бесконечно горько, что с тех пор вы отдалились от нас, едва ли не стали нашим противником.

Толстой (мягче). И что, полагаете, должен я сделать, чтобы остаться близким вам?

1- й студент. Я не настолько самонадеян, чтобы поучать вас. Вы сами знаете, что отдалились от нас, от всей русской молодежи.

2- й студент. Что ж, почему б и не сказать, что думаем, ведь наше дело слишком серьезно, чтобы обмениваться одними любезностями. Откройте, наконец, глаза, не будьте безразличны к чудовищным преступлениям правительства, творящего беззакония. Встаньте, наконец, из-за письменного стола и открыто, безоговорочно перейдите на сторону революции. Вы знаете, Лев Николаевич, с какой жестокостью подавляется наше движение, людей, гниющих по тюрьмам, теперь больше, чем листьев в вашем саду. А вы, вы смотрите на все это, пишете, вероятно, так говорят, время от времени в английскую газету какую-нибудь статью о святости человеческой жизни. Но сами-то вы знаете, что слова против этого кровавого террора уже не помогают, знаете так же хорошо, как и мы, что теперь нужна только революция, только полный переворот, и ваше слово может дать этой революции целые армии. Вы сделали нас революционерами, а теперь, когда час настал, плод созрел, деликатно отворачиваетесь и тем самым оправдываете силу!

Толстой . Я никогда не оправдывал насилие, никогда! Вот уже тридцать лет как оставил я свою работу только для того, чтобы бороться с преступлениями всех власть имущих. Вот уже тридцать лет — вас еще на свете не было — я требую более решительно, чем вы теперь, не только улучшений, но совершенно нового порядка в социальных отношениях.

2-й студент (прерывая). Ну и? Что дало вам это, что дали нам эти тридцать лет? Плети духоборцам, передавшим ваше послание, и шесть пуль в грудь. Что улучшилось в России под воздействием ваших кротких увещеваний, под воздействием ваших книг и брошюр? Неужели вам не ясно, что, внушая народу смирение и терпение, вселяя в него надежды на пришествие Христа, вы-помогаете притеснителям? Нет, Лев Николаевич, бесполезно призывать к любви этих заносчивых людей. Они, эти царские холопы, и рубля не вытащат из кармана Христа ради, пяди земли не уступят, пока мы не схватим их за глотку. Более чем достаточно ждал народ их братской любви. Мы не намерены ждать еще, пробил час для дела.

Толстой (волнуясь). Я знаю, в своих прокламациях вы называете это даже «святым делом», святым делом — «возбуждать ненависть». Но я не знаю ненависти, я не хочу знать ее, даже ненависти к тем, кто виноват перед нашим народом. Ибо свершающий зло более несчастен в своей душе, чем страдающий от зла, — я жалею его, ненавидеть же не могу.