Она знала, как нужно поступить. Как можно быстрее следовало отправить Кольского в Варшаву, справиться со своими нервами и каждым словом, каждым жестом день за днем доказывать Вильчуру, что она не изменилась, что, как и прежде, единственное ее желание – стать его женой.
Она встала и, поправляя перед зеркалом волосы, спокойно сказала:
– Нет, пан Янек. Это нисколько не меняет ситуации.
– Как это не меняет?- удивился он.- Ведь он откровенно возвращает вам свободу. Люция, что вы говорите?
– Возвращает, но почему? Какими мотивами он руководствуется?
– Это не имеет значения.
– Имеет. Он отказывается только потому, что считает, что я вас… люблю.
– Но ведь это же правда!
– Но если бы он не догадывался об этом, я уверена, не отказался бы от меня.
– Однако догадался,- заметил Кольский,- и все для него стало ясно. Что же вы сделаете?
– Я постараюсь убедить его, что он ошибается.
Кольский возмутился.
– Это бессмысленно! Это преступление против собственных чувств!
– Еще большим преступлением было бы обречь его на одиночество, растоптать его чувства,
лишить его остатков надежды. Нет, пан Янек, вы не можете требовать этого от меня. Если бы я так поступила, то воспоминание об этом отравило бы всю мою жизнь, исковеркало бы каждую минуту нашего счастья. Нет, пан Янек, мы не можем так поступить.
– Ради Бога, панна Люция! А знаете ли вы о том, что, оставаясь с ним, вы раз и навсегда перечеркиваете свое и мое счастье?
Она покачала головой.
– Знаю. Но до сих пор все перечеркивали счастье профессора. Его бросила жена из-за какого-то юнца. Долгие годы он жил в страшной нужде. Им помыкали, его сажали в тюрьму. И наконец, когда к нему вернулась память, он стал мишенью самых омерзительных чудовищ, подлой клеветы, отвратительных интриг. Его лишили дома, работы, вынудили оставить столицу. Даже родная дочь почти забыла его. Нет, пан Янек, нет. Я бы согласилась лучше умереть, чем оказаться среди всех тех, кто за его великодушие, за его безграничную доброту и благородство отплатили ему подлостью. Если вы этого не поймете, то я действительно буду убеждена в том, что у вас черствое сердце, и мы не найдем с вами никогда общего языка.
В ее голосе прозвучала горечь. Кольский опустил голову и после паузы сказал:
– Я понимаю это, как же я могу не понимать? Только смириться с этим я не могу.
В комнату вошел Павлицкий.
– Ну, как же моя дорогая коллега чувствует себя? Не лучше? – участливо спросил он.
– Вы знаете, мне неприятно доставлять вам хлопоты, но, откровенно говоря, не совсем хорошо. По всей вероятности, в последние дни очень много работала.
– Ах, это и моя вина!- воскликнул Павлицкий.- В последние дни забросил я больницу. Торжественно обещаю исправиться. Но очень жаль, что вы чувствуете себя плохо, сейчас будет объявлен котильон.
Люция грустно улыбнулась.
– Мне очень жаль, что не смогу присоединиться. Если вы будете так добры, то я бы попросила распорядиться, чтобы запрягли наших лошадей.
После недолгих препирательств Павлицкий согласился и пошел сделать распоряжение.
Четверть часа спустя, укутанные в теплые бурки, они сидели уже в бричке. Ночь была темная. Железные обручи колес стучали по замерзшей земле. Кучер, время от времени помахивая кнутом, беспрерывно погонял лошадей, которые и без того шли хорошей рысью.
Они не проронили ни слова. Кольский всунул руку в рукав бурки Люции и молча сжимал ее ладонь.
В больнице было темно. Лишь скудный огонек ночной масляной лампы тускло освещал окна больничной палаты. Стараясь ступать как можно тише, они вошли в сени и здесь сняли бурки.
– Спокойной ночи,- Люция протянула руку.
Ему хотелось обнять ее и поцеловать, но она решительным движением отстранилась.
– Нет, не нужно… И уезжайте, пожалуйста, завтра.
Ее шепот звучал, казалось, совершенно естественно, но в глазах стояли слезы.
– Люция, Люция! – Кольский сжал ее руку.
– Спокойной ночи. Возьмите лампу, я попаду к себе и в темноте.
Войдя в комнату, Кольский сел и задумался. Он слишком хорошо знал Люцию, чтобы не сомневаться, что она не поменяет своего решения. Да и выслушав ее аргументы, он понял, что не сумеет ее переубедить. Она совершила безумный поступок: отказавшись от счастья, обрекла его и себя на серую, бесцветную жизнь, на постоянное отчаяние, а он не мог найти достаточно убедительных слов, достаточно красноречивых аргументов, чтобы отговорить ее.
Он так и просидел остаток ночи: курил одну сигарету за другой и думал над этой безнадежной ситуацией. Когда забрезжил рассвет, он встал и начал собирать вещи. Он должен был выполнить просьбу Люции. Собственно, он и сам понимал, что нужно как можно быстрее уехать.
Читать дальше