Бертран Рассел - Сатана в предместье. Кошмары знаменитостей [сборник]

Подавленные и унылые, они молча вернулись в дом Вагторнов как раз к чаю.

В понедельник утром оба предстали перед своими отцами, готовые к объяснениям и примирению. Захария нашел отца на работе, в центре суматохи. На его столе росла гора уведомлений об отставке. Едкие статьи в газетах, прежде считавшихся дружественными, предвещали скорый крах. Посвятив воскресенье раздумьям, большинство из тех, кто в субботу дрался за свои секты, решилось от них отречься. В субботу вечером одна половина толпы была на стороне Томкинса, другая – на стороне Мерроу. Сейчас, в утреннее время, когда людям не свойственно толпиться, проходившие мимо обеих штаб-квартир враждебно хмурились, и лишь усиленные наряды полиции служили заслоном от гнева тех, кто считал себя обманутым.

Сохранивший веру Томкинс недоумевал, зачем Провидению понадобилось все происшедшее. Увидев Захарию, он испытал прилив надежды.

– Ах, сынок, – начал он, – что только не выпадает на долю добродетельных людей! Уверен, что ты, которого я с раннего детства учил истинной вере, ты, чья незапятнанная жизнь и непреклонная вера были величайшими отрадами моего нелегкого существования, не оставишь меня одного в этот трудный час. Я уже немолод, и снова возвести с самого фундамента великую церковь, вплотную подошедшую к триумфу, будет превыше моих иссякающих сил. Но ты, полный юных сил и горячности, рождаемой неведением сомнений и неуверенности, сможешь, ничуть не сомневаюсь, отстроить рухнувшее здание в еще большей чистоте, великолепии и сиянии, чем то, что лежит в руинах с субботы.

Захария был растроган до глубины души, глаза его увлажнились. Как ему хотелось обрадовать отца тем ответом, которого тот жаждал! Но это было невозможно. Его останавливало нечто большее, чем сомнения в физиологической пользе молибдена. Подчинение отцу делало невозможными мысли о Лии. Отец ни за что не согласился бы на союз сына с одной из «Северных магнитов». Захария понял, что должен ответить отцу, преодолев страх причинить ему боль.

– Отец, – сказал он, – как мне ни тяжело тебя огорчать, я не могу исполнить твою волю. Я утратил веру. Нас убеждают, что молибден лечит грудные болезни, но ведь у меня, как ты знаешь или по крайней мере подозреваешь, туберкулез легких. Молибден якобы укрепляет мышцы, но любой ни во что не верящий хулиган из трущоб запросто положит меня на лопатки. Ладно, эти вещи еще можно попробовать объяснить. Но главная трудность в том, что я полюбил Лию Мерроу…

– Лию Мерроу… – шепотом повторил за ним отец.

– Да, Лию Мерроу. Она согласилась стать моей женой. Она, как и я, больше не верит в то, во что была приучена верить. Подобно мне, она полна решимости принять болезненные факты, которые поколеблют беззаботный мир веры. Отныне твой труд и труд господина Мерроу не служат для нас вдохновением. Мы хотим жить независимо от догмы, свободно принимать реальность, открыть душу всем ветрам, а не кутаться в вату теплой, удобной системы взглядов!

– Ты разрываешь мне сердце, Захария, – простонал отец. – Ты проворачиваешь штык в кровоточащей ране! Мало тебе, что против меня ополчился весь мир? Ты, мой сын, присоединяешься к моим врагам! О, ужасный день! Своим бессердечным легкомыслием ты уничтожишь не только меня, под угрозой весь мир! Что ты знаешь о человеческой природе? О диких силах анархии, которые высвободят твои «ветра»? Что, по-твоему, удерживает человека от убийств, поджогов, грабежей, бесчинств? Думаешь, жалкая сила разума способна на что-то повлиять? Увы, ты жил защищенным и ничего не знаешь о темной стороне человеческой натуры. Ты возомнил, что добродетель зарождается в человеческом сердце сама по себе, не догадываясь, что она – неестественный побег противоестественной веры! Той самой веры, которую я старался насаждать. В этот безрадостный час я готов признать, что тем же самым занимались «Северные магниты». Я по-прежнему считаю, что наша вера превосходит их, как полуденное солнце превосходит серость сумерек. Но то, что предлагаешь ты, – даже не сумерки, а чернота, непроницаемая ночь. А ночью творятся черные дела. Если ты посвятишь себя им, то мы с тобой станем еще более непримиримыми врагами, чем «Молибдены» и «Северные магниты»!

Вопреки собственным ожиданиям, Захария откликнулся на эту речь совсем не так, как ожидал его отец.

– Нет! Нет, человечество спасет не организованная ложь. Ты воображал, что созидаешь добродетель, но что ты созидал на самом деле? Богатство Молли Б. Дин! Ты рисовал в своем воображении святую. Но разве святость побудила ее расцарапать лицо Авроре Боре? Святость, что ли, подтолкнула ее маскировать свои финансовые интересы безликой «Амалгамейтед металлз»? Да что далеко ходить! Ты понимаешь, что положил на алтарь своей доверчивости мою жизнь? Что отказывал мне в необходимом лечении, потому что оно не входило в число предписаний твоей секты? Разве ты не видишь, что я – вопиющий пример бед, которые обрушиваются на людей, заменяющих факт догмой? Никогда не поверю, что человеческая природа так дурна, как ты ее рисуешь! Но если ты прав, то не поможет никакая система навязанной дисциплины, ведь те, кто ее навязывает, сами находятся в плену низменных страстей и непременно найдут способ причинять страдания, которых требует их порочность. Нет, ты возводишь в систему зло, и только, а зло, возведенное в систему, страшнее всего того, на что способна необузданная, бессистемная страсть. Прощай, отец! Я тебя люблю, сочувствую тебе, но работать с тобой больше не стану! – И с этими словами он хлопнул дверью.