Бертран Рассел - Происхождение фашизма

При сравнении нашего века с веком, скажем, Георга I мы наблюдаем основательные изменения интеллектуального порядка, которые являются следствием изменения общей атмосферы в политике. В определенном смысле мировоззрение двухсотлетней давности может быть названо «рациональным», а мировоззрение, наиболее характерное для нашего времени, может быть названо «антирациональными». Но я бы хотел использовать эти слова, не подразумевая полного принятия одного мировоззрения или полного неприятия другого. Кроме того, важно помнить, что на политические события очень часто влияют теории прежних времен: существует обычно значительный интервал между появлением теории в виде книги и ее практическим воздействием. Английская политика в I860 г. находилась под влиянием идей, высказанных Адамом Смитом в 1776 г.; немецкая политика сегодня – это реализация теорий, изложенных Фихте в 1807 г.; русская политика с 1917 г. – это воплощенные (в жизнь) идеи Манифеста Коммунистической партии 1848 г. Таким образом, чтобы понять современную эпоху, необходимо обратиться к более раннему времени.

Широко распространенная политическая доктрина имеет, как правило, два различных истока. С одной стороны, существуют интеллектуальные предшественники: люди, которые выдвинули теории, основанные, благодаря развитию или реакции, на предшествующих теориях. С другой стороны, существуют экономические и политические условия, которые предрасполагают людей принимать взгляды, соответствующие определенным настроениям. Это не единственное обстоятельство, объясняющее часто встречающееся пренебрежение интеллектуальным наследием. В особых случаях, которые нас и интересуют, в различных странах послевоенного мира существуют определенные основания для недовольства, которые располагают людей, живущих в этих странах, к восприятию определенной общей философии, выработанной в более раннее время. Я предлагаю сначала рассмотреть эту философию, а затем проанализировать причины ее сегодняшней популярности.

Бунт против разума начинался как бунт против рассуждения. В первой половине XVIII в., когда умами людей правил Ньютон, существовало широко распространенное мнение, что познание представляет собой открытие простых общих законов, из которых посредством дедукции могут быть выведены заключения. Многие забывали, что ньютоновский закон гравитации основывался на столетних тщательных наблюдениях, и полагали, что общие законы могут быть просто открыты в природе. Существовала естественная религия, естественное право, естественная мораль и так далее. Предполагалось, что эти отрасли знания состоят из убедительных выводов, сделанных на основании очевидных аксиом в стиле Евклида. Политическим итогом распространения этого мнения стала доктрина Прав Человека в том виде, в каком она проповедовалась во время Американской и Французской революций.

Но в тот самый момент, когда Храм Разума, казалось, был почти завершен, под него была подложена бомба, и в результате все сооружение взлетело на воздух. Человеком, подложившим эту бомбу, был Давид Юм. Его «Трактат о человеческой природе», опубликованный в 1739 г., имел подзаголовок «Попытка распространить экспериментальный метод рассуждений на моральные проблемы». Этот подзаголовок целиком объясняет его намерение, но только наполовину – его исполнение. Намерением была замена наблюдения и индуктивного метода на дедукцию, происходящую из кажущихся самоочевидными аксиом. По складу ума он был законченным рационалистом, хотя скорее бэконианского, чем аристотелевского толка. Но почти беспримерное сочетание проницательности с интеллектуальной честностью привели его к несомненным и разрушительным заключениям: индукция – это логически необоснованная привычка, а вера в причинность немногим лучше, чем суеверие. Из этого следовало, что наука, наряду с богословием, должна быть разоблачена как собрание несбыточных надежд и иррациональных убеждений.

В учении Юма рационализм и скептицизм мирно сосуществовали. Скептицизм предназначался только для исследований и был забыт в делах практических. Кроме того, практическая жизнь управлялась, насколько это было возможно, именно теми методами науки, которые ставил под сомнение его скептицизм. Такой компромисс был возможен только для человека, который был в равной степени и философом, и земным человеком; есть также и оттенок аристократического торизма в сохранении эзотерического неверия для посвященных.