Бернгард Келлерман: Братья Шелленберг

Но вдруг Качинский заметил его и побледнел. Кончик его носа стал совсем белым, как пузырек гноя.

Совершенно спокойно Венцель взглянул на него и новым, ясным голосом, слышным всем кругом, сказал:

– Имея связь с дамой, молодой человек, не трубят об этом повсюду!

Потом он поднял кулак – и Качинский мгновенно грохнулся наземь. Венцель ударил его прямо в лицо. Затем, ни на кого не глядя, Венцель спокойно пошел своей дорогой.

Что случилось? Это было непредумышленно с его стороны Что с ним происходило?

Никто не пошел за ним. Совсем один покинул он ипподром.

Автомобиль остановился вдруг, и Венцель вышел из него, с трудом передвигая усталые, негнущиеся ноги. Он очутился в Хельброннене. По-видимому, он крикнул шоферу это слово, когда ушел с ипподрома и сел в автомобиль. Теперь он этого уже не помнил. Пейзажа, мимо которого они мчались, он не замечал.

Уже смеркалось, когда он вошел в комнату с большим камином.

Кто-то зажег свет и спросил, не будет ли каких-нибудь распоряжений. Ему не нужно было ничего. Безмолвно сидел он на стуле, и лицо его не менялось, даже когда он говорил. Через час кто-то доложил, что кушать подано. Он пошел в столовую, совершенно автоматически, и съел немного холодного мяса. К вину не притронулся. Потом вернулся в комнату с камином и тихо сидел на том же стуле. Он вспомнил, что когда-то сидел в этой комнате с Женни Флориан. Тогда в камине пылал огонь, и еще теперь в воздухе реяли блеск ее белокурых волос и эхо ее прекрасного, мягкого голоса. Воспоминание о Женни Флориан не было ему тягостно: такова жизнь, люди – убийцы или жертвы убийц. Только поздно ночью, когда воспоминание об этой женщине стало пробуждаться все живее, он почувствовал легкий озноб. «Она не единственная, кого ты сделал несчастным». – сказал он себе. Да, поистине, оглядываясь на последние годы, он вспомнил многих, кого свалил ударом кулака и кто уже не мог подняться. Был ли он в этом виноват? Он – человек с быстрым и глубоким дыханием, вот и все. Какие силы неудержимо гнали его?

Но теперь настал конец. Все кончено. Этот удар кулаком в лицо жалкого ничтожества поразил в лицо его самого! Скандал… какое дело ему до скандала? Возможный общественный бойкот беспокоил его еще меньше. Он презирал это общество. Качинский, может быть, покончит с собой, опозоренный. Какое ему до этого дело? Но что за вздор! Конечно, он не покончит с собою, он, может быть, покинет на некоторое время Берлин, а потом опять вынырнет на поверхность, как ни в чем не бывало. Общество, презренное общество, скоро забудет об этом ударе по лицу. А Эстер? Он покарал, разоблачил ее перед всеми. Ну, что ж, она уедет в Лондон или в Париж, или в Ниццу, будет смеяться, болтать, разъезжать в элегантных автомобилях и примерять новые платья. Это был не первый скандал в ее жизни, и ее друзья скоро все забудут. Развод – это была формальность, это его ничуть не интересовало. Все это он оставил далеко позади.

И все-таки он был конченным человеком. Венцеля Шелленберга больше не существовало. Он сам себя осудил. Прежний Венцель Шелленберг умер. Многие, пожалуй, думали при виде его, что он еще существует. О, нет, они ошибались. Он умер. Быть может, его уничтожила жизнь, полная мятежности и беспутства?

Его втоптали в грязь, – и ему надо было встать. Ужасно! Удар по лицу, – разве это все? Он раздавил насекомое. Тихий, детский смех спавшей женщины нагнал на него страх. Этот тихий, детский смех и уничтожил его. Венцель Шелленберг утонул в своем собственном позоре. Все, что случилось потом, эта жалкая сцена, – тысячи презренных людей могли бы так же поступить. Он был теперь не только опозорен, но и смешон.

Теперь все было ясно, все разрешилось! Эта женщина с накрашенным лицом восторжествовала над ним. Она, единственный человек, которого он, – скажем это прямо, – по-настоящему любил в своей жизни. И, быть может, он любил ее только за ее порочность и бесстыдство, как знать? Теперь она, вероятно, насмешливо кривит губы, думая об этом неотесанном болване Шелленберге, который из нелепой ревности, на глазах у всего общества, ударил по лицу соперника, как извозчик.

Венцель съежился. Хорошо, что светает. Когда рассвело, он пошел бродить по парку, осматривать павильоны, оранжереи, мостики, строительный материал. Мир, с которым он уже не имел ничего общего. Разбудил шофера и опять отправился в путь. Поехал в Варнемюнде. Куда же было ему ехать? Хотя он и владел немалым состоянием, у него больше не было нигде своего уголка. Яхта вышла в море. Витгенштейну было ясно, что на судне находится совершенно переменившийся, незнакомый человек Венцель не говорил ни слова. Не поднимался на палубу. Сидел внизу, в каюте, о чем-то думал и вдруг приказал плыть обратно. Здесь, на яхте, его преследовали, терзали, вгоняли в стыд все те же мысли. Казалось, будто даже матросы должны были видеть, что перед ними презренный, опозоренный, втоптанный в грязь человек, которого можно было унижать, не встречая отпора.