Герман Гессе - Росхальде

– Нет, Отто, об этом я не думал. Мне и в голову не приходило, что судья со всей его премудростью в состоянии исправить ту ошибку, которую я допустил. Это мне не поможет. Раз не в моей власти заставить жену отказаться от мальчика, мне остается только одно: ждать, пока Пьер когда-нибудь сам не сделает свой выбор.

– Значит, все дело только в Пьере. Не будь его, ты, без сомнения, развелся бы с женой и мог бы еще найти счастье, во всяком случае, мог бы вести спокойную, разумную и свободную жизнь. А вместо этого ты запутался в сети компромиссов, жертв и полумер, в которых такой человек, как ты, задохнется.

Верагут поднял полные беспокойства глаза и торопливо выпил стакан вина.

– Ты все время твердишь: задохнешься, погибнешь! А я, как видишь, живу и работаю, и черт меня побери, если я позволю себе сломаться!

Отто не обратил внимания на его вспышку. С едва заметной настойчивостью он продолжал:

– Прости, но ты не совсем прав. Природа наделила тебя необыкновенной силой, иначе бы тебе не выдержать долго такой жизни. Сколько вреда она принесла, сколько лет убавила, ты чувствуешь сам, и только ненужное тщеславие не позволяет тебе сознаться в этом. Своим глазам я доверяю больше, чем тебе, а я вижу, что тебе очень скверно. Твоя работа помогает тебе жить, но она скорее заглушает боль, чем приносит радость. Половину своей недюжинной силы ты тратишь на борьбу с лишениями и на преодоление мелких повседневных трудностей. Счастья на этом пути ты не найдешь, разве что впадешь в отчаяние. А оно тебе ни к чему, друг мой.

– Впаду в отчаяние? Очень может быть. Другим это состояние тоже знакомо. Кто может сказать о себе, что он счастлив?

– Счастлив тот, кто надеется! – стоял на своем Буркхардт. – А на что надеяться тебе? На славу, почести и деньги? Но всего этого у тебя более чем достаточно. Дружище, да ты же совсем забыл, что значит жить и радоваться жизни! Ты доволен собой, потому что ни на что больше не надеешься. Ладно, я могу тебя понять, но это же ужасно, Иоганн, это злокачественный нарыв, и только трус боится от него избавиться.

Он разгорячился и быстрыми шагами ходил по комнате. Пока он напряженно раздумывал над тем, что делать дальше, из глубины памяти всплыло мальчишеское лицо Верагута, и Буркхардту смутно припомнился один эпизод, когда он вот так же спорил со своим другом. Он поднял глаза и увидел лицо Верагута, который сидел, погруженный в свои мысли, и не отрывал взгляда от пола. Выражение мальчишеского упрямства исчезло. Перед ним сидел человек, которого он обозвал трусом, задел его когда-то обостренное самолюбие, сидел и не защищался.

– Что же ты замолчал! – с горечью воскликнул художник. Тебе незачем щадить меня. Ты же видишь, в какую ловушку я попал, можешь спокойно показывать на нее тростью и попрекать меня моим позором. Прошу тебя продолжай! Я не стану защищаться, я даже не рассержусь.

Отто остановился перед ним. Ему было жаль друга, но он взял себя в руки и резко сказал:

– Ты просто обязан рассердиться! Ты должен вышвырнуть меня из дома, отказаться от дружбы со мной или же признать, что я прав. Художник тоже встал, но вяло, преодолевая усталость.

– Ну хорошо, ты прав, если для тебя это столь важно, – медленно произнес он. – Ты переоценил мои силы, я уже не молод и меня не так легко вывести из себя. Да и друзей у меня не столько, чтобы ими разбрасываться. Только ты один. Присаживайся, и выпьем еще по стаканчику, вино отменное. В Индии такого нет, и друзей, которые бы так терпеливо сносили твое упрямство, там тоже вряд ли много найдется.

Буркхардт слегка хлопнул его по плечу и почти с досадой сказал:

– Дружище, давай не будем заниматься сантиментами, сейчас не время для этого! Скажи, в чем ты меня упрекаешь, и мы продолжим разговор.

– О, мне не в чем тебя упрекнуть! Ты безупречен, Отто, вне всякого сомнения. Вот уже скоро двадцать лет ты наблюдаешь, как я иду ко дну, с дружескими чувствами и, быть может, с сожалением смотришь, как я увязаю в трясине, но так ни разу и не сказал мне ничего, не унизил меня предложением помощи. Ты видел, что я многие годы носил с собой цианистый калий, и с благородным удовлетворением заметил, что я так и не проглотил его, а в конце концов выбросил. И вот теперь, когда я так глубоко погрузился в тину, что мне уже не выбраться, ты появляешься со своими упреками и предостережениями…

Он печально глядел перед собой покрасневшими, воспаленными глазами. Отто хотел налить себе вина и только теперь обнаружил, что бутылка пуста: Верагут за короткое время опорожнил ее в одиночку.