Александр Дюма: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 33. Сальватор. Части 3,4

— Придется вам подчиниться, и даже от чистого сердца, потому что завтра мне надо встать пораньше: распродажа назначена на воскресенье, и мне необходимо предупредить оценщика, иначе в субботу он все отсюда вывезет.

— Что вывезет?

— Мебель.

— Мебель! — повторил капитан.

— О, не беспокойтесь, — рассмеялся Петрус, — ваши комнаты останутся в неприкосновенности.

— Это не имеет значения. Вывезти твою мебель, мальчик мой! — нахмурился капитан. — Хотел бы я посмотреть, осмелится ли кто-нибудь, пусть даже этот тупой оценщик, забрать что-либо без моего позволения! Тысяча чертей и преисподняя! Я сделаю хорошую парусину из его шкуры!

— Вам не придется брать на себя этот труд, крестный.

— Да это был бы не труд, а удовольствие. Ну, спокойной ночи, и до завтра! Не удивляйся, если я тебя разбужу: мы, старые морские… — Ну вот, опять это присловье! Моряки обычно поднимаются засветло. Обними меня и ступай к себе.

Петрус послушался. Он горячо обнял капитана и поднялся к себе.

Не стоит и говорить, что ему всю ночь снились Потоси, Голконда, Эльдорадо.

Во сне, или, точнее, в первой его половине, капитан представлялся Петрусу в сверкающем облаке как дух алмазных копей и золотых жил!

Так, в восхитительных, феерических видениях, прошла первая половина ночи, похожая на прихотливую арабскую сказку; но над всей этой фантасмагорией на ярком небе сияла звезда, это была Регина, и, перебирая ее волосы, Петрус играл, будто сияющими цветами, бриллиантами обеих Индий.

Отметим, однако, что любимое выражение его крестного «мы, старые морские волки», то забывалось, то бросалось в глаза, как пятно на бриллианте чистейшей воды.

Наутро после этого фантастического дня капитан Монтобан, как и обещал, проснулся на заре с первым лучом, пробивавшимся сквозь решетчатый ставень. Он взглянул на свой хронометр.

Было около четырех часов утра.

Ему, разумеется, не хотелось будить крестника в этот скорее еще ночной, чем утренний час. Он решил бороться с этим торжествующим солнечным лучом, ворвавшимся к нему без доклада: отвернулся к стене и закрыл глаза с ворчанием, свидетельствовавшим о твердой решимости продолжать сон.

Человек предполагает, а Бог располагает.

То ли сказывалась многолетняя привычка вставать засветло, то ли совесть капитана была не совсем чиста, но он так и не смог снова заснуть и спустя десять минут поднялся с постели, кляня все на свете.

Немало времени он провел за туалетом.

Он тщательно уложил волосы, расчесал бороду и оделся с ног до головы.

В половине пятого туалет был завершен.

Капитан снова оказался в затруднении.

Как скоротать время до менее необычного часа?

Немного походить!

За четверть часа капитан раз десять прошелся по комнате вдоль и поперек, подобно мнимому больному; наконец, вероятно устав от этого упражнения, отворил окно, выходившее на бульвар Монпарнас, и вдохнул свежего утреннего воздуха, прислушиваясь к громкому щебету птиц, расшумевшихся среди ветвей за своим утренним туалетом.

Однако очень скоро он пресытился и утренним ветерком и пением птиц.

Он снова заходил по комнате, но и это занятие ему надоело.

Он вздумал сесть верхом на дубовый стул с высокой спинкой и засвистал одну из морских песен, должно быть, восхищавших когда-то экипаж его корвета; птицы на бульваре, совсем как морские птицы, сейчас же умолкли, слушая его.

Завершив эту гимнастику для губ, капитан прищелкнул языком, словно после свиста у него пересохло во рту.

Повторив и это упражнение несколько раз подряд, он с печальным видом выговорил по слогам:

— Хочу-пить!

Он задумался, пытаясь отыскать способ, как помочь этому непредвиденному затруднению.

Вдруг он с силой хлопнул себя по лбу, так что даже сам удивился тому, какой получился удар, и воскликнул:

— Ах, глупая я скотина!.. Как, господин капитан, ты уже час стоишь на палубе и забыл, что трюм с вином или, иначе говоря, винный погреб находится у тебя под ногами!

Он неслышно отворил дверь и на цыпочках спустился по ступеням в погреб.

Для холостяцкого погреба он, право, был вполне хорош, изящно отделан, хотя и не отличался богатством выбора.

Там было три или четыре сорта бордоских и бургундских вин, но самых изысканных.

При свете вынутой из кармана витой свечи капитану хватило одного быстрого взгляда на ряды бутылок, чтобы по вытянутым горлышкам сейчас же определить бордоские вина.

Он осторожно взял одну из них, поднес к глазам, подсветил сзади свечой и признал белое вино.