Шарль Бодлер: Парижский сплин. Стихотворения в прозе

Как только я дотронулся до другой связки бумаг, лежавшей тут же на столике, она сказала: «Подождите, что были здесь, это интерны, а вот там, в той связке, — экстерны».

И она развернула веером множество фотографий, где были изображены гораздо более юные физиономии.

«Когда мы снова увидимся, ты подаришь мне свой портрет, ведь правда, миленький?»

— Но, — воскликнул я, одержимый, в свою очередь, собственной навязчивой идеей, — почему ты меня принимаешь за доктора?

— Потому что ты такой любезный и так хорошо обращаешься с женщинами…

«Странная логика», — подумал я.

— О! я почти никогда не ошибаюсь; у меня была добрая сотня знакомых среди них. Я так люблю этих господ, что захожу иногда к ним, даже если я и не больна, — просто чтобы их повидать. Есть такие, которые говорят с холодностью: «Вы ничуть не больны». Но другие меня хорошо понимают, когда я заигрываю с ними.

— А те, что не понимают?..

— Черт возьми, если выясняется, что я побеспокоила их напрасно, я оставляю на камине свои десять франков. Они такие милые и кроткие, эти люди! Ах! я нашла в больнице Питье одного молоденького студента. Хорош как ангел, и какой обходительный! и работает с утра до ночи, бедный мальчик! Его друзья мне сказали, что у него нет ни гроша, потому что его родители бедняки и не могут ему послать ровным счетом ничего. Это придало мне уверенности. В конце концов, я достаточно красива, хотя и не очень молода. Я сказала ему: «Приходи ко мне, приходи ко мне почаще. И не беспокойся о деньгах, они мне не нужны». Ты понимаешь, конечно, что я дала ему это понять с помощью многих иносказаний, а не заявила напрямик; я так боялась его оскорбить, этого малыша! Так вот — поверишь ли, у меня есть одна странная прихоть, о которой я не осмеливаюсь ему сказать? — я хочу, чтобы он приходил ко мне с медицинской сумкой и в своем рабочем фартуке — пусть даже чуть-чуть забрызганном кровью.

Она произнесла это с самым простодушным видом, — так чувствительный воздыхатель говорит комедийной актриске, предмету своей любви: «Я хочу увидеть вас в костюме, который был на вас в той замечательной пьесе, где вы блестяще сыграли свою роль».

Что до меня, я настойчиво продолжал свои расспросы: «Можешь ли ты припомнить, когда и из-за чего зародилась в тебе эта столь необычная страсть?»

Я долго пытался растолковать ей, о чем хотел бы услышать; наконец мне это удалось. Тогда она ответила с очень расстроенным видом, и даже, по-моему, отведя при этом глаза в сторону: «Не помню… не знаю…»

Каких только странностей не отыщешь в большом городе, если умеешь бродить по нему и наблюдать! Жизнь полна невинными чудовищами. — Господи Боже мой! Ты, Создатель, Ты, Владыка, Ты, кто сотворил Закон и Свободу; Ты, господин, который не вмешивается в дела своих подданных; Ты, судья всепрощающий; Ты, кому ведомы основы и первопричины; и Ты, кто, может быть, вложил в мою душу страсть ко всему ужасающему, чтобы тем вернее наставить меня путь истинный, — подобно тому, как исцеление достигается с помощью лезвия ножа, — сжалься, сжалься над этими безумцами и безумицами! О Творец! могут ли существовать чудовища в глазах Того единственного, кто знает, почему они существуют, как сделались они такими и как могли бы они такими не стать?

Жизнь — это больница, где каждый пациент страстно желает перелечь на другую кровать.

Кому-то хотелось бы хворать у печки; другой уверен, что выздоровеет возле окна.

Мне кажется, что я бы всегда чувствовал себя хорошо там, где меня сейчас нет; и вопрос о переезде туда — вот что я обсуждаю непрестанно в беседах с моей душой.

«Скажи мне, бедная моя охладевшая душа, не думаешь ли ты пожить в Лиссабоне? Там должно быть жарко, и ты бы отогрелась там, как ящерица. Это город возле самого моря; говорят, что он весь выстроен из мрамора, и тамошние жители так ненавидят растительность, что уничтожают все деревья. Вот пейзаж, который пришелся бы тебе по вкусу, — свет и камень, и вода, где они отражаются».

Моя душа не дает ответа.

«Раз уж ты так любишь покой в сочетании с переменой зрелищ, не хочешь ли пожить в Голландии, этой блаженной стране? Может быть, ты повеселеешь в этом краю, чьи образы так часто восхищали тебя в музеях. Что думаешь ты о Роттердаме, — ты, любящая леса мачт и корабли, пришвартованные к ступеням домов?»

Душа остается немой.

«Может быть, тебя сильнее привлекает Батавия? Что ж, там мы нашли бы дух Европы, обрученный с тропической красотой».