Кальман Миксат - Странный брак

Маришка с детства привыкла к такого рода отцовским приказаниям и послушно, как заводная кукла, тотчас же скрывалась в соседней комнате, так что уход ее порою оставался бы даже не замеченным присутствующими, если бы не шелест ее платья.

— Мы тогда стояли в Пожони; я был молод, любил приволокнуться за женщинами и был, пожалуй, таким же красавцем, каким воображает себя старик Ижипь в бытность свою гвардейцем. В соседнем доме проживала прелестная вдовушка; у нее была горничная, этакая курносая, смазливая девчонка… Н-да… было бы хорошо, если б и вы, святой отец, удалились в соседнюю комнату, только, чур, — прибавил он свою обычную шутку, — не подслушивать у замочной скважины.

Священник также послушно поднялся и с выражением истинно благочестивой брезгливости на лице вышел вслед за девушкой.

Доктор саркастически усмехнулся, вытащил из кармана инкрустированную перламутром зубочистку (очевидно, «гонорар» за лечение какой-нибудь барыньки) и принялся ковырять ею в зубах. Его обидело, что барон помешал ему закончить рассуждения о загробной жизни, и он пренебрежительно заметил:

— А куда было бы лучше, мой ревностный сторонник отделения праведных душ от грешных, если б ты сам приложил ухо к замочной скважине!

Барон слышал эти слова, но не стал задумываться над их смыслом. Страстный рассказчик подобен солдату, не замечающему в пылу сражения, что его ранило.

Он спокойно продолжал повествовать о своем пикантном приключении. А когда добрался до конца, уже забыл о реплике доктора. Аналогичная история тотчас же, разумеется, вспомнилась и майору Борхи. «Камерад» провел свои молодые годы в Милане, знаменитом своими соборами и церквами, среди прелестных синьорит. На его долю тоже перепало кое-что из похождений, подобных тем, которые изведал и красочно описал Бок-каччо. Потом и студенты вспомнили разные забавные истории, во множестве распространяемые в Шарошпатаке. Со всех концов страны студенты везли в этот город деньги и анекдоты. Первые доставались колледжу, вторые же переходили в общее пользование.

— Ну, а теперь, пожалуй, позовем наших ссыльных. Хорошенького понемножку, но и плохое в избытке вредно. Да и Медве уже ворчит, что мы помешали ему поспорить с попом. Продолжай, Игнац.

Темы мужских разговоров менялись поистине, как кости в игре: белая кость — религия, за ней шла черная кость — скабрезности и всякие пикантные истории, потом снова белая, а за ней опять черная, — и так все время, лишь два цвета. Рассказывали, что печский епископ семнадцать лет носил в жилетном кармане золотой талер с изображением Марии-Терезии, дав себе зарок отдать его нищему, если в мужской беседе, которая продлится не менее часа, не услышит ни единой двусмысленности. В конце концов (летопись не сообщает, в обществе каких глупцов и мямлей пришлось ему как-то отобедать) через семнадцать лет он все же расстался со своим талером. А религия была еще более богатым родником для бесед и споров.

Кальвинист высмеивал паписта, папист — упрямого кальвиниста, и оба вместе — лютеранина. Но то, что полвека назад служило поводом для жестоких общественных распрей, ныне превратилось в предмет шутливой пикировки за бокалом вина. Качества лютеран весьма остроумно были изложены в тринадцати пунктах: лютеранин в кисете вместо табака носит морковку, в коляску садится всегда с левой ноги, по вечерам, лежа в постели, прикуривает свою длинную трубку, кладя чубук на плечо жены, и т. д. и т. п. Теперь уже не снимают колоколов в церквах противников, а лишь передразнивают их звучание, подбирая для каждого характерные для него тона. У кальвинистов большой колокол гудит медным басом: «Проклятье вам, ан-на-фема-а!»; католический колокол напевно названивает: «Дева Мария, дева Мари-и-я!» А колокол лютеран отбивает фразу: «Ни туда — ни сюда, ни туда — ни сюда!» Негибкие и ленивые умы того времени оттачивались на подобных каламбурах. Да это и не удивительно! Ведь в ту пору еще не существовало газет, которые каждые двадцать четыре часа разносили бы по всей стране материал для обсуждения и пересудов. Конечно, политические события случались и в те времена, более того, как раз тогда-то и происходили величайшие события, однако слуха простых смертных достигали только наиболее громкие раскаты, сотрясавшие мир, не то что ныне, когда становятся известными мельчайшие подробности. Наполеон так ловко спихнул нескольких маленьких монархов, что известие об этом и не дошло до Оласрёске. Легкая рука была у него — словно орехи раскалывал, а не короны. Так, прибыв в одно маленькое герцогство, он даже не обнажил сабли, а вынул карандаш и написал на бумажке: «Отныне здесь больше не правит династия Браганза», и династии Браганза с той поры в истории как не бывало! Но что до того жителям Оласрёске? Что они знали об этом? Скрип того знаменитого карандаша даже не услышали здесь.