Халлдор Лакснесс: Салка Валка

— О, какое блаженство, — затянула она, скрестив руки на животе и вращая глазами; вероятно, она чувствовала себя на седьмом небе, точь-в-точь пьяный архиепископ, отправившийся в море на фрегате его королевского величества.

— О, какое блаженство, — продолжала она с возрастающим пафосом, — познать Иисуса, пасть к ногам этого чудесного, божественного, этого всемирно известного агнца, принесенного в жертву. Он пролил кровь своего сердца ради меня. Вот так льется кровь, когда в осенний день закалывают невинную скотину. О, какое блаженство сознавать, что это сердце, вырванное из груди, послужило тебе на пользу, оно исполнено справедливости и милосердия, а кровь и вода так и сочатся из него…

После этого образного и красочного вступления, которое женщина выпалила с легкостью бывалого оратора, она немного постояла на помосте, молча и неподвижно, обратив лицо с закрытыми глазами к богу. Открыв затем глаза, она устремила взор на черствую, легкомысленную и нечестивую толпу у ее ног и, скривив рот в гримасу, угрожающе сжала кулаки — ни дать ни взять мужик, решивший постоять за себя. Женщина вновь возвысила голос, но на сей раз он дрожал от священного гнева.

— Но вы, вы! — гремела она. — Вы, которые стоите перед агнцем с сердцами, полными грязи и греха, с чем вы приходите сюда? Что вы можете предложить взамен этих священных потрохов, из которых сочится кровь и вода? Кровь и вода! Вы стоите перед престолом агнца, у священного потока крови, который мог бы омыть и очистить ваши грязные души от чумных язв. Уж не думаете ли вы, что он, ведающий нашими сердцами, легкими и печенками, не знает всей подноготной ваших сердец, печенок и легких? А вы, девчонки! Вы делаете вид, что приходите сюда, в Армию, для того чтобы выбросить в море нагар со светильников и поправить в них фитили, зажженные в честь благословенной Армии спасения, на самом же деле вы думаете лишь, как бы поразвлечься. Неужто ж, по-вашему, господь слеп и не видит, что вы приходите в его святая святых только хихикать да заигрывать с мужиками?

— Заткнись, Тода! — крикнул кто-то из слушателей. Он напомнил ей, что не так давно на этом самом месте она вешалась на каждого встречного, будь то иностранец или местный житель.

— Ах ты обманщик, ах ты бездельник! Что путного сделал ты за всю свою жизнь? А может быть, ты еще надеешься что-нибудь сделать? Ничего тебе не удастся ни на этом свете, ни на том! Меня не задевают земные оскорбления и обвинения, потому что я уповаю на спасителя, который оградил меня от мирских искушений и дьявольских козней.

На мгновение она умолкла, а когда заговорила вновь, голос ее звучал мягче, проникновеннее.

— Когда сейчас я оглядываюсь на свой грех, великий грех в глазах господних, я желаю только одного — пусть как можно больше из вас испытают ту свободу, ту радость, которая дается человеку, когда он стоит согбенный перед крестом. Агнец принял меня к себе, и мне теперь нечего бояться наступления великого дня, когда он сойдет с небес и начнет проверять, что делается в моем сердце, в моих печенках, в моих легких и в моем желудке. Эй вы, парни, я чуть было не забыла про вас. Должна сказать вам, что вы ничуть не лучше женской половины. Вы бегаете за юбками, богохульствуете, сквернословите перед ликом господним, играете в двадцать одно и дебоширите в преддверии Страшного суда. Нализавшись сивухи, вы валяетесь в блевотине перед святой троицей. Но послушайте, что я вам скажу. Единственное наше вино — наш святой спаситель, и тот, кого мучит жажда, пусть пьет из него. Взгляните на виноградаря, труженика, великого Иисуса Христа, нашего спасителя. Он давит божий виноград гнева. Пот струится с его священного чела. Ступайте туда, мужчины и женщины, вступите в его виноградник, пока еще не поздно. Заблудшие души с последних скамей! Проходите вперед и преклоните колена перед господом богом сейчас, — после смерти будет поздно. Тогда огонь преисподней охватит вас, подберется к вашим грешным душам. Аминь! Аллилуйя!

Эту яркую речь, одновременно такую земную и божественную, Салка Валка слушала не мигая. А мать ее сидела словно завороженная. Глаза ее приобрели отсутствующее выражение, складки, которые оставляет жизнь на лице, смягчились; и в то же время с лица исчезло выражение мысли, женщина казалась беспомощной, отрешившейся от всего, не ведающей ни времени, ни пространства, ни печали. Такая отрешенность бывает у человека, пожалуй, только на смертном одре.

И прежде чем женщина очнулась и сообразила, что с ней происходит, зазвучала следующая песня, песня о священной виноградной лозе, избранная, вероятно, потому, что Тода-Колода называла Иисуса Христа единственным священным напитком.