Чарльз Диккенс - Домби и сын

Свѣтъ бѣжалъ отъ него, и гордый старикъ — онъ все еще былъ гордъ — махнулъ на него рукой безъ ненависти и презрѣнія! Онъ не имѣлъ нужды ни въ сожалѣніяхъ людей, ни, тѣмъ болѣе, въ равнодушіи ихъ; въ томъ и другомъ случаѣ онъ самъ бѣжалъ отъ свѣта, гдѣ не было приличной для него роли. Никто бы не могъ сочувствовать ему или быть товарищемъ его несчастья, никто, кромѣ единственной особы, которую онъ самъ же удалилъ отъ себя. Какъ и о чемъ бы онъ сталъ съ нею разсуждать въ эту тяжкую годину нищеты, или какъ бы она стала его утѣшать, онъ не зналъ, онъ не старался знать; но онъ былъ убѣжденъ въ томъ, что ея вѣрность и любовь не могли утратить живительной силы. М-ръ Домби, былъ убѣжденъ, что теперь-то именно, больше чѣмъ когда либо, она любила бы его всѣми силами своей души, это было въ ея натурѣ, и видѣлъ м-ръ Домби натуру своей дочери такъ же ясно, какъ видѣлъ небо надъ своей головой.

Этотъ переворотъ, сначала тихій, медленный и едва замѣтный, началъ возникать въ немъ еще съ той поры, какъ онъ получилъ письмо отъ ея молодого супруга, и увѣрился, что ея нѣтъ больше въ доступныхъ для него предѣлахъ. И между тѣмъ онъ былъ еще такъ гордъ на развалинахъ своей финансовой славы, что, если бы онъ заслышалъ ея голосъ въ смежной комнатѣ, онъ не вышелъ бы къ ней на встрѣчу. Если бы онъ увидѣлъ ее на улицѣ и подмѣтилъ ея взоръ, только одинъ взоръ, исполненный однако безпредѣльной любви, онъ прошелъ бы мимо нея съ своимъ холоднымъ, неприступнымъ лицомъ, и ни за что, по крайней мѣрѣ, первый не рѣшился бы заговорить, хотя бы послѣ его сердце надорвалось отъ печали. Но какъ ни были сначала бурны его мысли, какъ ни страшенъ былъ его гнѣвъ по поводу ея замужества, — теперь все кончилось, все прошло, и онъ даже пересталъ негодовать на ея супруга.

И онъ чувствовалъ теперь, что въ этомъ домѣ родились два его младенца, и что между нимъ и этими голыми стѣнами была связь, печальная, но слишкомъ трудная для разрыва, такъ какъ она скрѣплялась двойнымъ дѣтствомъ и двойною потерей. Онъ зналъ, что ему нужно отсюда уйти, хотя и неизвѣстно куда. Онъ думалъ оставить этотъ домъ съ того дня, когда это чувство впервые протѣснилось въ его грудь, но онъ рѣшился еще провести здѣсь ночь, и въ послѣдній разъ, во мракѣ глухой полночи, обойти всѣ эти опустѣлые покои.

Ударилъ часъ полночный, и м-ръ Домби, со свѣчою въ рукахъ, выступаетъ изъ своей кельи. Лѣстницы затоптаны, грязны, и милліоны человѣческихъ слѣдовъ переплетаются одинъ съ другимъ, какъ на обыкновенной улицѣ. Пусто и тихо. Нѣтъ въ разоренномъ домѣ этихъ рыночныхъ гостей, этихъ опустошителей чужихъ сокровищъ, но м-ръ Домби еще видитъ ихъ и слышитъ чуткимъ ухомъ, какъ они толкутся, жмутся, кричатъ и давятъ одинъ другого, словно на грязномъ толкучемъ рынкѣ, доступномъ для жадной и голодной черни, — слышитъ все это м-ръ Домби и не можетъ понять, какъ онъ перенесъ эту злую насмѣшку судьбы, онъ, который еще такъ недавно былъ недоступенъ ни для кого въ своемъ раззолоченномъ чертогѣ! Удивительно, непостижимо! A гдѣ же, въ какомъ углу міра, носится теперь легкая поступь невиннаго созданія, которое тоже въ былое время ходило взадъ и впередъ по парадной лѣстницѣ? — М-ръ Домби идетъ впередъ, идетъ и плачетъ.

Но вотъ онъ почти видитъ эту легкую поступь дѣтской ноги. Онъ останавливается, обращаетъ взоръ на потолочное окно, — и вотъ она, вотъ эта дѣтская фигура съ его младенцемъ на рукахъ, котораго она несетъ наверхъ, услаждая свой и его путь колыбельною пѣснью. Еще мгновенье, — и опять та же фигура, но уже одна, съ болѣзненнымъ лицомъ, съ растрепанными волосами, съ отчаяніемъ въ заплаканныхъ глазахъ; тихо и нерѣшительно взбирается она на крутую лѣстницу, оглядываясь назадъ въ тщетной надеждѣ уловить сострадательный взоръ отца! Впередъ, м-ръ Домби!

И долго блуждалъ онъ по этимъ комнатамъ, которыя еще недавно были такъ роскошны, a теперь и наги, и печальны, и пусты. Все перемѣнилось, думаетъ онъ, даже объемъ и фигура его чертога. Здѣсь, какъ и тамъ, вездѣ и вездѣ, слѣды человѣческихъ ногъ, вездѣ и вездѣ сумятица и давка, которую еще слишкомъ ясно слышитъ м-ръ Домби своимъ чуткимъ ухомъ. Впередъ, м-ръ Домби!

Но теперь онъ началъ серьезно бояться за свой мозгъ, и кажется ему, что между его мыслями потеряна всякая связь, какъ и между этими безчисленными слѣдами, что онъ путается больше и больше въ лабиринтѣ фантастическихъ видѣній, что онъ, однимъ словомъ, сходитъ съума. Ничего, м-ръ Домби, впередъ и впередъ!

Онъ не зналъ — даже этого не зналъ — въ какихъ комнатахъ она жила, когда проводила здѣсь свое одинокое дѣтство. Онъ поднялся выше однимъ этажомъ. Въ одно мгновеніе тысячи разнородныхъ воспоминаній зароились въ его отуманенной головѣ, но онъ оторвалъ свой умственный взоръ и отъ измѣнницы-жены, и отъ фальшивыхъ друзей, — оть всего оторвалъ, чтобы видѣть и слышать только своихъ двухъ дѣтей. Впередъ, м-ръ Домби!