Луи Селин - Банда гиньолей

Эх! Идеальное поистине место для обзора, если кто помышляет о дальних плаваниях, странствиях и перемене мест…

Восхитительно расположен дом был, перед окнами — ну чисто театр: самый большой на свете порт в декорациях из пышной зелени… С наступлением теплых дней тут прямо сказка… одни клумбы чего стоят, безудержное буйство цветов!., всех мастей — желтые, красные, сиреневые, ослепительные — любые разновидности, голова кругом идет и надежды оживают, мечты легкомысленные…

Кто иного мнения — тот просто мрачная скотина!.. В особенности после безжалостной зимы 1915-16 года… Небывалое обновление!.. Умопомрачительная нежность в природе, такая зелень в рощах, что кладбищам лопнуть от зависти и свечам пуститься в пляс!.. Я это видел своими глазами! зря говорить не стану!..

Кощея, о котором, собственно, рассказ, улыбки весны приводили, скорее, в дурное расположение духа… и даже в злобное настроение… Игривого цветения он в упор не видел… Только брюзгливо съеживался в самом дальнем углу своей лавки, затаивался, законопачивался, окна, ставни закрытыми держал, к лучезарной поре недоверчиво относился… Запахов ее не переносил. Запирал магазин в шесть часов вечера. Цветения ломоносов боялся и чар маргариточных; кроме клиентов, ничего знать не желал… кроме торговли, постоянных посетителей, заемщиков… ни птичек не видел, ни роз. Отгораживался наглухо! Чихал он и плевал на буйство природы!.. И только одна вещь его обезоруживала, размягчала, волновала до потери сознания — это музыка… Скряга загребущий, сволочь поганая, ростовщик проклятый, душегуб — а раскисал от банального припевчика, да как!.. Полностью!.. Ни на что не поддавался: ни на баб, ни на девиц, ни на сигары, ни на виски, ни на мужиков, — чурбан бесчувственный ко всему, кроме звуков фортепьяно, их мелодичного полета. При этом на улицу не выходил никогда… ему требовалось, чтоб с доставкой на дом. Не выходил из-за астмы, которая у него от речных туманов, чуть что, обострялась… Сами видели, что получалось… Боро — тот старика насквозь знал, ну и пользовался!.. Когда оказывался без гроша, на нуле, выпотрошенный фараонами или лошадками, приползал сюда из Лондона без предупреждения, ублажал игрой насытившегося Кощея, усыплял его мелодиями… Это надо было видеть!.. Старик нипочем не признался бы, что музыка доставляет ему такое наслаждение. То была его погибель, особенно после обеда. Совершенно, исключительный, между прочим, случай, соединявший многие жизненные обстоятельства, и в том числе их давнишнее, с самой юности, знакомство, иначе разве он позволил бы так зачаровывать себя пронырливому пройдохе, худшему еще, чем он сам… Я в их отношениях постепенно разобрался… из отдельных реплик… сами они мне ничего не объясняли. Боро действовал просто: проходил решительно через лавку насквозь, молча, поднимался нахально наверх, и — за инструмент… Старик чертыхался ему вслед, ругался почем зря, то есть сопротивлялся как мог, называл его шакалом, шантажистом, гнусным, вонючим, жирным сутенером… Боро за словом в карман не лез, отвечал ему той же монетой; премиленькие откровения получались!., но вскоре стихали, однако… В общем-то, это род кокетства у них был… Они радовались друг другу…

На втором этаже под стропилами крыши помещалась целая свалка музыкальных инструментов, все больше струнных — мандолины, сломанные арфы и виолончели, полный шкаф скрипок, обломки гитар и цитр и прочий невероятный хлам… Целый курган кларнетов, гобоев, корнет-а-пистонов, флейт, дудочек цуфоло, сундук, набитый окаринами и всем, во что только можно дуть… а кроме того, экзотические инструменты: два мальгашских барабана, тамтам, три японских балалайки… На чердаке у Кощея хватило бы инструментов, чтоб заставить плясать весь Лондон, аккомпанировать целому континенту, вооружить три дюжины оркестров… то были невостребованные залоги не вернувшихся за ними музыкантов… залежавшийся товар. Старику надлежало от него избавляться, сбывать на Петтикоут — эдаком дворе отбросов, тутошнем «блошином рынке» — и тем самым высвобождать себе место! Но он время тянул, со дня на день перекладывал… Никак не мог решиться, тяжело это ему было… Уж больно любил он свои инструменты… Он даже к имеющимся новые подкупал… особенно рояли и пианино… Последним, к примеру, был «Плейель», отличный кабинетный рояль по дорогой цене, прекрасная модель от Максона — фантазия нашла… Страсть, знаете ли… Музыка глодала его изнутри… И ведь не играл, ни одной ноты извлечь бы не сумел, а инструменты держал, и так они ему нравились, что никак не мог заставить себя их продать… Накапливал арфы и тромбоны грудами, и до того у него наверху беспорядочно завалено все было, что уже и дверь не открывалась, и окна все загромождены были… Уйму денег мог выручить, а ведь до чего прижимистый скаредник был, оттого его Кощеем и звали, дрожал над каждой копейкой, за грош удавиться готов был, рыбьими костями торговать бы стал, если б только спрос нашелся, но музыки ради все забывал…