Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Да что ты, бог с тобой, гуляй себе сколько хочешь, — сказала она, смягчившись. — Только вот ужинать надо все-таки дома. Бедная бхабхи ждет тебя с горячими лепешками и горохом, а ты приходишь чуть не под утро и говоришь, что не будешь есть. Думаешь, хорошо так поступать?

— Разве я говорю, бхабхи, что хорошо? Но если так вышло, что теперь делать?

— Ну, ладно. Хорошо ли прогулялся?

Мне подумалось, что тхакураин напрашивается на благодарность за те две с половиной рупии, которые она мне одолжила. Едва сдерживая злость, я отрезал:

— Да что ты, бхабхи, какое еще гулянье, просто дошел до Коннот-плейс.

И едва я произнес эти слова, перед моими глазами снова как живые предстали пахалван в муслиновой куртке и его «дама», а в горле стало до боли сухо.

— Ну все-таки, хоть немного повеселился, а?

— Какое еще веселье? Будто там все веселятся! Люди придут, пройдутся немного и уйдут.

— А мы только разок там и побывали. Ох и ярмарка была знатная! Народищу уйма, толчея, давка — всего не расскажешь!

Но в моем сознании проплывали картины Дровяного рынка, в ушах звучала гнусная брань пахалвана, а в висках все еще бурно пульсировала кровь. С откровенной досадой и злостью я взглянул на тхакураин и сказал:

— Ну, вот что, бхабхи, теперь мне лучше всего заснуть. Ужасно хочу спать.

— Так и спи себе, только смотри — этот ужин все равно за тобой, утром тебе разогрею, — предупредила тхакураин и, забрав фонарь, ушла в свою комнату.

Когда свет погас и дверь затворилась, я натянул на себя одеяло и повернулся на бок. Но, как ни старался, заснуть не мог. Когда же наконец усталость взяла свое и меня сморило, то и во сне я шел через Дровяной рынок. Из дверных проемов, забранных решетками и железными прутьями, выглядывали какие-то незнакомые, странные лица. Снова и снова прямо передо мной вырастала пошатывающаяся фигура пахалвана. Снова и снова я поспешно совал руку в карман за деньгами, и мне чудилось, что карман прохудился и мои четыре аны исчезли. Снова и снова пахалван сыпал мне вслед свою грязную брань, и к голове толчками, переполняя жилы, приливала жаркая кровь.

Утром у меня началась лихорадка…

В нашем переулке порой неожиданно разливалось такое едкое зловоние, что по утрам нечем было дышать. Покоя тоже не было. Правда, у самой тхакураин была лишь одна дочка, но это ничего не меняло — с самого утра к дверям квартиры сходилась целая ватага соседских ребятишек, которые то и дело затевали возню и потасовки. С рассветом на углу переулка образовывалось нечто вроде рыбного и овощного рынка. Вокруг лотков с товарами собиралась разношерстная толпа покупателей из прилежащих улочек, они принимались неистово торговаться и время от времени подымали вовсе невыносимый гвалт — тогда казалось, что мы живем не в доме, а прямо под открытым небом. Впрочем, я подозревал, что некоторые женщины лишь затем и приходили сюда, чтобы посудачить да побраниться. Вверху и внизу — во всех этажах — ныли и плакали дети; пришедшие за водой девушки без конца скрипели рукоятью водокачки, а три неразлучные подруги — тхакураин, мать Гопала и невестка Раджу — шумно раздували огонь в своих очагах, попутно ведя бесцеремонно громкие дебаты на злобу дня. Поглядывая в переулок, тхакураин по заведенной привычке творила свою собственную «Рама́яну» [28] «Рама́яна» — или «Море подвигов Рамы» — знаменитая поэма классика литературы хинди Тулсида́са (1532–1624), созданная по мотивам древнеиндийского эпоса и чрезвычайно популярная даже в среде неграмотных индийцев, часто знающих на память множество стихов из поэмы. В настоящем романе женщины в насмешку наделяют своих соседей, соответственно их подлинным или мнимым достоинствам, именами героев «Рамаяны». Ханума́н — мифический царь обезьян, союзник Рамы в борьбе против демона Раваны; Ангада — сын Лакшманы, брата Рамы; Джа́таю — мифический царь коршунов, сражавшийся против Раваны; Сурпнакха́ — сестра Раваны; Кхар и Душан — братья Раваны; Ба́ли — царь обезьян, убитый Рамой; Джамбва́н — министр Сугривы, брата Бали; Бха́рата и Ла́кшмана — братья Рамы; Тара — жена Бали, после его смерти ставшая женой Сугривы. :

— Ты погляди-ка, мать Гопала, погляди! Опять сам Хануман-джи пожаловал. Ишь ты, ишь ты, как себе полотенце на голову лихо навертел — прямо герой, вот только что, сию минуту всю Ланку завоевал и пожег!.. Ну вот, за Хануманом и наш Ангада плешивый притащился. Каждый божий день возле лотка этой шлюхи околачивается. Тоже мне покупатель, возьмет одну редьку за пайсу, а потом битый час хаханьки с ней разводит. Подлец лысый, ни капли стыда перед добрыми людьми.