Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Какой у тебя порядок! — похвалил я ее. — У видеть бы тебе мою комнату — наверно, сказала бы, что это какой-то чулан.

— Не могу в это поверить!

— Ну, как хочешь, убеждать не стану, но только так оно и есть.

— Перестань, пожалуйста! Чтобы такой культурный человек, как ты, и вдруг превратил свою комнату в чулан?

— А может, я совсем не такой культурный человек, как ты себе представляешь.

— Ладно, не будем спорить. Сегодня можешь говорить мне что хочешь, я со всем соглашусь.

Сев на софу, я положил ноги на стоявший передо мной треногий табурет и спросил с улыбкой:

— Ты не возражаешь?

— Я отлично понимаю, зачем ты себя так ведешь, — ответила она, снимая жакет. — Но не хочу ни в чем противоречить тебе.

— И все-таки тебе это не нравится?

— А тебе?

Я подобрал ноги. Без жакета она уже не казалась мне такой стройной, как раньше, а взглянув ей в лицо, я вдруг обнаружил возле рта заметно обозначившиеся морщинки. То ли они выступили от усталости, вызванной длительной нашей прогулкой, то ли Сушаму так обескуражило мое поведение. Впрочем, ведь меняется и каждый человек, очутившийся вечером в привычной домашней обстановке — он как бы сбрасывает надоевшую за день официальную личину, позволяя себе раскрепоститься и расслабиться. Но тогда не странно ли, что такая перемена произошла в Сушаме именно после того, как она сняла жакет?

— Я поставлю варить кофе и сейчас же вернусь.

Сушама исчезла в соседней маленькой комнате. Когда через минуту она появилась снова, на ней был уже накинут легкий халатик в голубую полоску, под которым виднелась ночная рубашка, а волосы, из которых она вынула шпильки, были собраны в свободный и пышный узел. Халатик скрадывал все округлости ее тела; лицо, обрамленное распущенными волосами, вызывало в памяти круглое личико сиамской куклы.

— Прости, я немного задержалась, — извинилась она. — Кофе скоро будет готов. Пожалуй, я подожду там, пока закипит, и тогда уже сяду за стол.

Пока она готовила кофе, я разглядывал ее жилье. Слева от меня стояли два медных лебедя. Черная гипсовая статуэтка, находившаяся справа, представляла две неясные, слившиеся воедино человеческие фигуры. На одной из картин, висевших на стене, были изображены два дерева, на другой — два жирафа. У изголовья кровати стоял низкий треугольный столик, на нем лежала книга — «У сердца свои резоны», собственное жизнеописание герцогини Виндзорской.

— Ты читаешь герцогиню Виндзорскую? — спросил я, когда Сушама разлила кофе по чашкам.

— Да, — подтвердила она. — Перечитываю. Мне очень нравится эта книга.

— Знаешь, на что я обратил внимание, пока ты готовила кофе?

— На что же?

— Я заметил, что все вещи, которыми ты украсила комнату, изображают пары. Деревья, животные, птицы, люди — все у тебя парами.

Она удивленным взглядом обвела все предметы в комнате, потом засмеялась и сказала:

— Правда! Я никогда этого не замечала.

— Тем более удивительно, что сама ты выбрала для себя столь одинокую жизнь.

— Выбрала? — В голове ее прозвучала горечь, а морщинки на лице обозначились еще отчетливей. — Она давно уже мне опостылела, эта одинокая жизнь.

Сушама тряхнула головой, отчего расслабившийся узел ее волос и вовсе распустился. Она перекинула распущенные волосы на правое плечо.

— Тогда почему столь же давно ты не переменила свою жизнь?

— Прежде я вовсе не думала ни о каких переменах, — ответила она. — А в последние год-полтора, то есть с тех пор, как меня начал волновать этот вопрос, мне все больше кажется, что…

Она запнулась и нерешительно взглянула на меня.

— Да, да, продолжай же.

— Мне кажется, что все мужчины, то есть те, кого я знала до сих пор… Они все до одного…

— Что «все до одного»? Хищные звери?

— Это даже чересчур мягко сказано, — возразила она. — Звери все-таки, я думаю, не так беспощадны друг к другу.

В эту минуту глаза ее были для меня как бы зеркалом, в котором я надеялся увидеть свое лицо — таким, каким оно казалось ей. Уж не пыталась ли она и во мне разглядеть ту свирепую лесную обезьяну, о которой с таким неподдельным ужасом говорили ее уста?

— Ну, если на словах тебе это только «кажется», то, надо полагать, в душе ты совершенно в этом убеждена? Или ты все еще…

Она рассмеялась.

— Тебе, я вижу, не терпится поскорей услышать похвалу себе?

Горячий кофе смыл губную помаду с ее губ, отчего они приняли какую-то неестественную окраску.

— Если быть откровенным, — сказал я, — то мужчины ведь тоже относятся к женщинам с известным предубеждением.