Марк Галлай - Полоса точного приземления

На вопрос Шефа, изучил ли его собеседник это оборудование, тот бодро ответил, что, мол, да, имеет о нем общее представление. В курсе дела.

Генеральный конструктор, сидевший по своей привычке рядом с шофером, повернулся, надел очки, будто для того, чтобы лучше рассмотреть человека, так удивительно высказавшегося, и ледяным («Он его отработал специально для выговоров») голосом изрек:

- Это я могу быть в курсе дела и иметь общее представление. Я! А вы обязаны знать. Знать все - до последнего винтика и последней гаечки. Вернемся к этому разговору через неделю… - И, обернувшись к шоферу: - Иван Иванович, мы конечную станцию метро еще не проехали? Придержи машину, голубчик. Высадим молодого человека. Ему скорее в КБ нужно - заниматься, технику изучать.

И высадил. А ровно через неделю действительно «вернулся к этому разговору». Впрочем, последнее никого не удивило: хотя Шеф обычно ничего - по крайней мере на людях - не записывал, рассчитывать на то, что он забудет поручение, которое кому-то дал, или назначенный разговор, не приходилось.

Немудрено, что и Литвинов постарался предстать пред очи требовательного начальства во всеоружии. Тем более что, как ему казалось, в числе любимцев Генерального он не был. Шеф доверял ему ответственные работы, считался с его мнением (в той мере, в какой вообще был способен считаться с чьим бы то ни было мнением, кроме своего собственного), но человеческой теплоты со стороны старика Литвинов не ощущал.

Началось это скорее всего в тот день, когда любивший ошарашить собеседника неожиданным, резко выпадающим из темы предыдущей беседы вопросом, Шеф вдруг спросил Марата:

- А как вы считаете, правильно мы называем самолеты?

К тому, правильно или неправильно называть летательные аппараты по первым буквам фамилии конструктора, Литвинов вместе с Федько и Белосельским возвращался не раз. И они единодушно пришли к выводу, что нет, неправильно это: получается, что характер творческого труда коллективный, а именование плодов этого труда - индивидуальное. Вроде того, как в концерте говорили бы, что симфонию исполняет не оркестр под управлением дирижера такого-то, а просто он сам - лично дирижер такой-то. Да и нигде такого порядка нет - ни в судостроении, ни в автомобилестроении, ни в станкостроении, словом, ни в одном деле, где при всем огромном влиянии, которое оказывает на ход работы руководитель, лидер творческого коллектива, создает новые ценности все-таки весь этот коллектив.

Мнение на сей счет у Литвинова было твердо сформировавшееся, а потому он, сколь ни неожиданно прозвучал вопрос, ответил на него без секунды промедления:

- Считаю, неправильно.

И хотел было свой ответ аргументировать, но Генеральный слушать не стал. Пробурчал нечто среднее между «угу» и «гм-гм» и повернулся к кому-то из присутствующих с чем-то, снова лежащим в русле предыдущего разговора.

- Зря ты так ему рубанул, - сказал потом Литвинову начальник летно-испытательной базы. - Сказал бы что-нибудь подипломатичнее: не знаю, как-то не задумывался об этом… Ты что, ждешь, за такой ответ он тебя очень нежно любить будет?

- Любить не любить, а уважать будет, - буркнул Литвинов, хотя сам чувствовал себя слегка не в своей тарелке: к ухудшению взаимоотношений с начальством мало кто из нас, хотя бы в глубине души, равнодушен.

Правда, справедливость требует сказать, что Генеральный, если и затаил обиду, внешне никак этого не проявлял. Да и вряд ли был для него ответ Литвинова очень уж неожиданным: в людях старик разбирался и кто что о чем думает, в общем, себе представлял.

- Его не интересовало, что ты думаешь. Интересовало, как ответишь, - прокомментировал впоследствии весь этот краткий, но выразительный диалог мудрый Федько. - А вообще-то понять, что у него на уме, дело непростое. Дипломат!..

…За две минуты до назначенного времени Литвинов появился в приемной Генерального конструктора - «предбаннике», как именовалось (не в одном лишь КБ Ростопчина) это помещение, видимо, в предположении, что сама баня ожидает посетителя дальше, в кабинете Шефа. Так оно, впрочем, часто и бывало.

- Вы сегодня особенно хорошо выглядите, Машенька! - заявил Литвинов секретарше. Не зря называл его Белосельский дамским угодником. Впрочем, в данном случае заподозрить в словах Марата грубую лесть особых оснований не было: Машенька действительно выглядела мило.

Старинные напольные часы со сверкающими латунными гирями и маятником натужно захрипели и начали свой задумчивый бой.