— Сударь, мы, без сомнения, имеем честь видеть господина барона ди Пьомбо? — спросил нотариус, который был постарше.
Бартоломео поклонился. Нотариус ответил легким кивком, оглянувшись на Джиневру с мрачным удовлетворением пристава, который застал врасплох должника; потом, вынув из кармана табакерку и взяв понюшку, принялся нюхать табак сначала одной, потом другой ноздрей, подыскивая вступительные фразы, да и в дальнейшем речь его то и дело прерывалась паузами (ораторский прием, который мы лишь весьма несовершенно воспроизводим ниже знаком многоточия).
— Милостивый государь, — начал он, — мое имя Роген. Я нотариус вашей высокочтимой дочери, и мы с моим собратом по ремеслу явились сюда... дабы свершить волю закона и... положить предел разногласиям, которые... судя по некоторым признакам... вкрались в отношения между вами и вашей высокочтимой дочерью... и предметом коих... послужило... ее намерение... вступить в брак... с господином Луиджи Порта.
Решив, по-видимому, что эта довольно тяжеловесная фраза чересчур красива для того, чтобы ее можно было понять сразу, мэтр Роген остановился и выжидающе посмотрел на Бартоломео с особенным, присущим стряпчему, выражением не то угодливо, не то развязно. Нотариусу так часто приходится изображать участие к собеседнику, что его лицо в конце концов складывается в привычную сочувственную мину; ее он, так сказать, по мере надобности, надевает или снимает, как некий служебный паллиум [21] Паллиум — название верхней одежды древних греков.
. Увидев перед собой эту личину сострадания, весьма нехитрую по своей механике, Бартоломео почувствовал такое раздражение, что призвал на помощь все свое присутствие духа, чтобы не вышвырнуть господина Рогена за окошко. Однако его изборожденное морщинами лицо передернулось от гнева, и нотариус про себя отметил: «Я произвожу впечатление».
— Однако, господин барон, — продолжал он сладчайшим голосом, — в такого рода случаях мы прежде всего выступаем в роли миротворцев... Соблаговолите же меня выслушать... Известно, что мадемуазель Джиневра Пьомбо... достигла... именно сегодня... того возраста, в коем достаточно формально испросить у родителей... их согласие на ее вступление в брак... каковое ходатайство вручается ею через нотариальную контору в присутствии свидетелей... дабы получить право на вступление в брак... и вопреки отсутствию дозволения со стороны родителей. Однако ж, возвращаясь к сказанному выше, принято... в тех семействах, которые пользуются известным уважением... которые принадлежат к избранному обществу... которые желают сохранить известное достоинство... для которых, наконец, нежелательно делать достоянием гласности их внутренние раздоры... и которые к тому же не желают принести вред себе самим, омрачив будущее юных супругов своим неодобрением (ибо... поступать таким образом... значит приносить вред себе самим!)... принято, говорю я... среди таких почтенных семейств... не допускать, чтобы входили в силу подобного рода юридические документы... которые оставляют след по себе... которые являют собою памятник семейной распри, которая в конце концов прекращается. Когда, сударь мой, молодая девица прибегает к формальному испрошению согласия на брак, она тем самым выказывает слишком твердую решимость, чтобы отец... и мать (добавил он, обращаясь к баронессе)... могли надеяться, что она поступит сообразно их воле. Стало быть, поскольку сопротивление родителей бесполезно... прежде всего... в силу вышеозначенного факта... а затем вследствие запрета, налагаемого законом... поскольку... обычно принято, чтобы здравомыслящий человек, сделав дочери последнее внушение, дал ей право вступить в...
Тут господин Роген остановился, сообразив, что так и не добьется ответа, даже если будет говорить два часа кряду; кроме того, взглянув на человека, которого пытался наставить на путь истинный, он почувствовал несвойственное ему беспокойство: в лице Бартоломео произошло полное превращение. Оно было все искажено морщинами и складками, придававшими ему выражение неукротимой жестокости: на нотариуса смотрели глаза тигра. Баронесса была по-прежнему безответна и неподвижна. Джиневра спокойно и твердо ждала. Она знала, что слово нотариуса имеет больше веса, чем ее собственное; вот почему она, по-видимому, решила молчать. Когда и Роген прервал свою речь, сцена, представшая перед очевидцами, была такой страшной, что их обуял трепет; им никогда еще не доводилось присутствовать при таком грозном молчании. Нотариусы переглянулись, как бы советуясь взглядом, и, встав, отошли к окну.
Читать дальше