Джон Голсуорси - Братство

- Но она у меня на совести, Стивн, - сказала Сесилия. - Все они у меня на совести, - пробормотал Хилери.

В первый раз за весь вечер Бианка подняла на него глаза. Затем, повернувшись к племяннику, спросила:

- А ты что скажешь, Мартин?

Молодой человек, лицу которого отсветы огня придали цвет светлого сыра, ничего не ответил.

И вдруг среди всеобщего молчания раздался голос:

- Мне кое-что пришло в голову.

Все обернулись. Из-за картины "Тень" показался мистер Стоун. Его хрупкая фигура в грубом сером костюме, белые волосы и бородка четко вырисовывались на фойе стены.

- Это ты, папа? - сказала Сесилия. - А мы и не знали, что ты здесь!

Мистер Стоун растерянно огляделся - казалось, он и сам не подозревал об этом.

- Так что же тебе пришло в голову?

Отблеск огня из камина упал на тонкую желтую руку мистера Стоуна.

- У каждого из нас есть своя тень в тех местах, на тех улицах, - сказал он.

Послышался легкий шум голосов и движений, как бывает всегда, когда какое-либо замечание не принимают всерьез, и затем стук закрываемой двери.

- А как ты действительно относишься к этому, дядя Хилери?

Хилери Даллисон, сидевший за письменным столом, повернул голову, чтобы взглянуть в лицо своей юной племяннице, и ответил:

- Дорогая моя, такое положение дел существует испокон веку. Насколько мне известно, нет ни одного химического процесса, который не давал бы отходов. То, что твой дед назвал нашими "тенями", - это отходы социального процесса. Несомненно, что наряду с одной пятидесятой частью счастливцев, вроде нас, имеется и одна десятая часть обездоленных. Кто, собственно, они, эти бедняки, откуда появляются, можно ли вывести их из жалкого состояния, в каком они находятся, - все это, я думаю, очень и очень неопределенно.

Тайми сидела в широком кресле, не двигаясь. Губы ее были презрительно надуты, на лбу пролегла морщинка.

- Мартин говорит, что невозможно только то, что мы считаем невозможным.

- Боюсь, что это старая мысль о горе, движимой верой.

Та ими резко двинула ногу вперед и чуть не задела Миранду, маленького бульдога.

- Ой, прости, малышка!..

Но маленький серебристый бульдог отодвинулся подальше.

- Дядя, я ненавижу эти трущобы, они просто ужасны!

Хилери опер лоб о свою тонкую руку - постоянный его жест.

- Они отвратительны, безобразны, невыносимы. И проблема от того не легче, не правда ли?

- Я считаю, мы сами создаем себе трудности тем, что придаем им такое значение.

Хилери улыбнулся.

- И Мартин тоже так считает?

- Конечно!

- Если брать вопрос шире, то основная трудность - это человеческая природа, - сказал Хилери задумчиво.

Таймм поднялась с кресла.

- По-моему, это очень гадко - быть такого низкого мнения о человеческой природе.

- Дорогая моя, не кажется ли тебе, что, быть может, люди, имеющие то, что называется "низкое" мнение о человеческой природе, в сущности, более терпимы к ней, больше любят ее, чем те, кто, идеализируя ее, невольно ненавидит подлинную человеческую природу, ту, что существует в реальности?

Хилери, по-видимому, встревожил взгляд, который Тайми устремила на его доброе, приятное, чуть улыбающееся лицо с острой бородкой и высоким лбом.

- Я не хочу, дорогая, чтобы у тебя сложилось обо мне чересчур уж низкое мнение. Я не принадлежу к тем, кто заявляет, что все на свете устроено правильно, на том основании, что у богатых тоже есть свои заботы. Совершенно очевидно, что человеку в первую очередь необходим какой-то минимальный достаток, без этого мы не в состоянии ничего для него сделать, кроме как только жалеть его. Но это еще не значит, что мы знаем, как обеспечить ему этот минимум, не правда ли?

- Мы обязаны это сделать, - сказала Тайми, - больше ждать нельзя.

- Дорогая моя, вспомни мистера Пэрси. Как ты думаешь, многие ли, принадлежащие к высшим классам, хотя бы сознают эту необходимость? Мы, у которых есть то, что я называю общественной совестью, в этом отношении стоим выше мистера Пэрси. Но мы всего-навсего горстка в несколько тысяч по отношению к десяткам тысяч таких, как Пэрси, а многие ли даже среди нас готовы или хотя бы способны поступать так, как подсказывает нам наша совесть? Что бы там ни провозглашал твой дед, боюсь, что мы слишком резко разделены на классы. Человек всегда поступал и поступает как член своего класса.

- "Классы"! Это, дядя Хилери, устаревший предрассудок и только.

- Ты так думаешь? А мне казалось, что всякий класс - это, быть может, все то же самое "я", но только сильно раздутое; его со счетов не сбросишь. Вот, например, мы, ты и я, с особыми, нам присущими предубеждениями, как мы должны поступить?