Ганс Андерсен - Всего лишь скрипач

Кто в силах описать лунную ночь на юге? Светло, но совсем не так, как днем, не похоже и на наши северные белые ночи. Если сравнить дневной свет с пламенем яркой лампы, а белую ночь на севере — с огоньком лучины, который почти не виден, то ясная южная ночь представляет собой нечто среднее, как керосиновая лампа с ее удивительным мягким светом. Но этот образ что-то говорит только нашим глазам; душа не может получить полного впечатления, потому что мы не вдыхаем южного воздуха. В самые прекрасные летние вечера на севере, у моря или на холмах, веет нежный живительный ветерок, но, если бы ты мог в то же мгновение перенестись на юг, ты почувствовал бы разницу: она так же велика, как между наслаждением чувственным и чисто духовным. Голубое морозное небо севера возвышается над нами как высокая сводчатая крыша, на юге же эта бесконечно далекая граница кажется сделанной из прозрачного стекла, сквозь которое мы видим простирающиеся дальше бездны Вселенной.

Вот этот-то воздух вдыхала Наоми, и все же дышалось ей тяжело. Волшебный свет заливал Рим — город памятников, город цезарей и священников, но она совсем не думала об этом. Под ее окнами был фонтан: большой каменный бассейн в виде полузатонувшей лодки; там, где должна была возвышаться мачта, била мощная струя воды; даже в шуме дня был слышен громкий плеск, теперь же, в ночной тиши, он стал намного слышнее. Лунный луч отражался в воде. Под статуей Мадонны спала на голых камнях целая семья. Наоми открыла еще и окно в другой стене комнаты — оно выходило на площадь Испании, на знаменитую лестницу, очень широкую, а высотой почти равную отелю. И здесь, завернувшись в плащи, спали люди. Густая изгородь, шедшая по верху лестницы, казалась особенно темной на фоне прозрачного неба; высокие белые стены женского монастыря выглядели призрачными. Наоми смотрела на них невидящими глазами. Вот в монастырской церкви зазвонили колокола — нищенствующие сестры бодрствовали всю ночь на колокольне, в то время как другие молились перед алтарем. Колокольный звон пробудил у Наоми мысль обо всех страждущих: ведь эти монахини наверняка были несчастливы. Девушке показалось, будто в темных окнах башни мелькает что-то белое, и она подумала об узницах, которые видят Рим только в ночные часы с высокой башни, видят его словно вымершим, в то время как днем он подобен волнующемуся морю с кораблями куполов. Статуя архангела на гробнице Адриана не представлялась им херувимом-утешителем, идущим навстречу по окаменевшему морю, — нет, он сам окаменел, как жена Лота, и напоминал им: для вас все ваши близкие мертвы.

— Не я одна страдаю, — произнесла Наоми вслух. — Да и не так уж я страдаю. Наша сила воли и взгляды на жизнь — корень нашего счастья или несчастья. Все зависит от нас самих. Я знаю, что мне делать!

Она постояла еще немного, задумчиво глядя на монастырь и на темную аллею, которая ночью казалась входом в царство мертвых, а днем была оживленным бульваром в городе туристов — Риме.

У входа в аллею, там, где кончаются каменные перила гигантской лестницы, стоял, подперев голову рукой, молодой человек; он, казалось, озирал город. Это наверняка был художник, самозабвенно любовавшийся великолепным зрелищем — пусть он был не в силах передать его в красках, он, наверное, хотел запечатлеть его хотя бы в памяти, чтобы черпать из него радость и наслаждение, куда бы потом ни забросила его судьба. То-то все будут ему завидовать! Но нет, он ничего не воспринимал; вино, которым он чересчур безоглядно наслаждался во время празднества в остерии, превратилось в зловредных гномов, они свинцовыми гирями повисли у него на ногах, не давая дойти до дому, а самый тяжелый уселся на голову, так что художнику пришлось низко наклонить ее; ему было страшно спускаться по крутой лестнице, которая казалась ему похожей на водопад в Тиволи: вот что натворили винные гномы! Художник прислонился к перилам лестницы и задремал, что нередко случается с его собратьями в священном городе на семи холмах.

Наоми заметила его и узнала необычную шапку на голове: в такой шапке был немец, когда художники устроили шествие вокруг стола. Только один раз в Хицинге и второй — вчера в остерии встречала она этого человека и все же ненавидела его почти так же, как Владислава.

«Если бы я умела стрелять из лука, — подумала она. — От пули много шуму, а стрела с тихим свистом пролетает в воздухе и вонзается в грудь врага. Никто не слышит ее полета, никто ничего не узнает. Я могла бы убить этого человека. Я могла бы убить Владислава».