Хорас Маккой - В саване нет карманов

– Не знаю. Сначала надо сообразить, рад ли я происшедшему или не очень.

– Теперь особенно следует быть настороже, – предупредила Долана Майра, поднося пальчик к самым красным-прекрасным губам, – и не поддаваться…

– Да чего там, – отреагировал Бишоп, – конечно же, рад. Уж поверь мне. По крайней мере, вернул чувство собственного достоинства.

– Сменим пластинку, – предложил Долан, глядя на него и пытаясь улыбнуться.

Ему нравился Бишоп. Всегда нравился. Бишоп – друг. Бишоп такой друг, к которому можно подойти и спросить, как произносится то или иное трудное имя или название города, не рискуя услышать смех за спиной.

Вдруг захотелось, чтобы Бишоп пришел один, без Майры Барновски (он задавался вопросом, кто она, откуда взялась и почему заставила его чувствовать себя таким смешным), чтобы можно было признаться, что улыбка и безразличие – наигранные, а на самом деле все накатывает паника и чувство беспомощности. Ведь журналистика – единственное дело, которое он знает; и не правильнее ли вернуться к Томасу, и извиниться, и пообещать быть хорошим мальчиком в будущем, и держать рот на замке. Но Бишоп появился не один, а привел Майру Барновски…

– Все будет в порядке. Увидимся на ланче, – кивнул Долану Бишоп и повернулся, собираясь уходить.

– Не стоит сейчас оставлять его, – сказала Майра. – Он почти готов вернуться к боссу, извиниться и попроситься обратно. Возьмем его с собой, а то он и в самом деле это сделает.

Долан повернулся и удивленно посмотрел на нее.

– Не стоит удивляться, – усмехнулась Майра. – Догадаться совсем нетрудно. Это все написано на вашем лице. – Она повернулась к Бишопу и продолжила: – Как причудливо тасуется колода. Если бы я сегодня утром встала с постели на минуту позже, если бы провозилась на минутку больше, если бы пропустила свой автобус, если бы остановилась выпить привычную чашечку кофе – и почему я не остановилась? Странно, я никогда не пропускала свой утренний кофе; задержись я на секунду дольше или остановись на кофе, то пропустила бы встречу с вами. А не окажись я здесь, Долан непременно бы пошел и попросился снова взять его на работу. И наверняка бы получил ее. Но теперь этого не произойдет. Он покончил с этим. Вам не кажется это странным? – спросила Майра Додана.

– По меньшей мере… – вздрогнув, сказал Долан, глядя на нее взглядом мужчины, знающего, что женщина, на которую он смотрит, раскинется, стоит только попросить, обнаженная на постели; ее тело будет прекрасным и жаждущим ласки. Но Долан также знал, или предчувствовал (что одно и то же в философии чувств): сам по себе акт принесет не больше удовлетворения, чем обладание прекрасной, но бездушной куклой.

Это испугало; и теперь Майкл понял, почему вздрогнул, когда коснулся ее руки. Затем – также внезапно, в единый нерасчленимый миг – осознал, что именно девушка пыталась сказать своей сумбурной речью по поводу того, как оказалась здесь. Неловкие слова скрывали, но и подчеркивали ее смущение. Они оба почувствовали нечто схожее… Предположим, она остановилась бы выпить чашечку кофе…

– Я готов, – решительно сообщил Майкл, поднимая пакет со своими вещами, и направился к выходу.

Майра Барновски остановила его у двери.

– Взгляните еще раз на свой кабинет, – сказала она. – Вы больше никогда сюда не вернетесь…

Они втроем пообедали в «Ретскеллере», и в этот же день Долан отправился в «Кистоун паблишинг компани» на встречу с Джорджем Лоуренсом.

Это была фирма, которая печатала коммерческие журналы для страховых и автомобильных компаний и для поставщиков металлообрабатывающего оборудования.

– Давайте поговорим о сотрудничестве, мистер Лоуренс, – сказал Долан. – У вас здесь солидная типография, а у меня есть хорошая, как я думаю, идея. Хочу издавать журнал.

– А что с газетной работой?

– С меня хватит. Уволился.

– И какой это будет журнал?

– Так, немного похожий на «Нью-йоркер», хотя, возможно, не настолько сосредоточенный на житейских мелочах. Я еще не все продумал; сам я займусь социальной сферой и развлечениями. Буду писать и редактировать статьи, в которых была бы одна правда.

– Правда о чем?

– О, обо всем, что происходит. Политика, спорт. Стараться осмысливать происходящее и предостерегать людей.

– Это больше из газетной сферы, не так ли?

– Теоретически, да. Только на самом деле никто этим не занимается. Попросту боятся и называют трусость дипломатией.

– Не самое худшее название, – сказал Лоуренс. – А какой вы предполагаете тираж? И какого качества бумагу собираетесь использовать?