Оноре Бальзак - Кузен Понс

Госпожа де Марвиль пять дней прихорашивала дочь. В назначенный для свидания день она собственноручно занялась туалетом Сесиль; она наряжала дочь с той же тщательностью, с какой адмирал Синего флота снаряжал яхту для прогулок английской королевы, отправлявшейся в Германию.

Со своей стороны Понс и Шмуке, не уступая в проворстве матросам, драящим флагманский корабль, прибрали музей Понса, квартиру, почистили мебель. На деревянной резьбе не осталось ни пылинки. Медные части сияли. Сквозь стекло ясно было видно пастели Латура, Грёза и Лиотара, прославленного творца «Шоколадницы», шедевра этого рода живописи, увы, столь недолговечной! Не знающая равных эмаль на флорентийских бронзовых изделиях переливалась всеми цветами радуги. Витражи горели яркими красками. Благодаря стараниям двух музыкантов, поэтов в душе, каждая вещь сверкала и пела, создавая общую гармонию, проникавшую в самое сердце.

Обе дамы сообразили, что выход на сцену — самый невыгодный момент, и поэтому пришли первыми на поле битвы. Понс представил своего друга Шмуке родственницам, которым тот показался идиотом. Всецело занятые женихом, четырехкратным миллионером, гостьи, ничего не понимавшие в искусстве, невнимательно слушали художественные пояснения добряка Понса. Они равнодушно глядели на эмали Петито, разложенные на красном бархатном фоне в трех чудесных рамках, на цветы Ван-Гейзума, Давида де Гейма, на насекомых Авраама Миньона, на Ван-Эйка, Альбрехта Дюрера, на подлинники Кранаха, на Джорджоне, Себастьяно дель Пьомбо, Бакгёйзена, Гоббема, Жерико, на редкостную живопись; ничто их не заинтересовало, ибо они ждали солнце, которому предстояло озарить своим светом эти богатства; тем не менее их поразила красота некоторых этрусских украшений и стоимость табакерок. Обе дамы как раз разглядывали флорентийские бронзы и из вежливости восторгались, когда привратница доложила о приходе г-на Бруннера. Они не обернулись, благо могли рассмотреть этого жениха-феникса в роскошном венецианском зеркале, вставленном в гигантскую резную раму черного дерева.

Фридрих, предупрежденный Вильгельмом, тщательно причесал жалкие остатки волос. Он был в красивых панталонах, мягкого, хотя и темного тона, в чрезвычайно изящном шелковом жилете новомодного покроя, в вышитой полотняной сорочке ручной фрисландской работы, в синем галстуке с белыми разводами. Цепочка на часах и набалдашник на трости были куплены у Флорена и Шанора. А фрак из отменного сукна сшит самим папашей Граффом. Перчатки шведской кожи свидетельствовали, что этот человек уже промотал унаследованное от матери состояние. По безупречному глянцу его лакированных сапожек можно было бы догадаться, что господин банкир приехал в двухместной карете, запряженной парой, но наши дамы знали это и так, ибо слух их уловил шум колес подкатившего к подъезду экипажа.

Если из двадцатилетнего повесы суждено к сорока годам вылупиться банкиру, то уж никто не сравнится с сим мужем в проницательности, что полностью оправдалось на Бруннере, который отлично понял, как ловко может он сыграть на пресловутой немецкой наивности. В это утро у него был мечтательный вид человека, которому предстоит сделать выбор: остепениться или продолжать разгульную холостяцкую жизнь. Девице де Марвиль физиономия этого офранцузившегося немца показалась в высшей степени поэтической. В отпрыске Вирлацов ей почудился Вертер. Ну, какая девушка, собравшись замуж, не потешит себя невинными романтическими мечтами? Когда Бруннер пришел в восторг от великолепных произведений искусства, терпеливо, по одному собранных за сорок лет, когда он, к великому удовлетворению Понса, первый оценил их по достоинству, Сесиль сочла себя счастливейшей из женщин.

— Он поэт! — решила мадмуазель де Марвиль. — Он видит здесь миллионы. — Поэт — это человек, который не знает счета деньгам, предоставляет супруге распоряжаться капиталами и легко попадает к ней под башмак.

В спальне Понса в оба окна были вставлены швейцарские цветные витражи, самый маленький из которых стоит тысячу франков, а у него было шестнадцать таких шедевров, за которыми в наши дни любители гоняются по всему свету. В 1815 году такие витражи шли от шести до десяти франков штука. Настоящую же стоимость шестидесяти картин, составлявших замечательную понсовскую коллекцию, стоимость шестидесяти истинных шедевров, подлинников, которых еще не коснулась рука реставратора, можно было бы узнать только в разгаре аукциона. Каждая картина была вставлена в роскошную раму огромной ценности, и рамы здесь были самые разнообразные: рамы венецианские с крупным орнаментом, похожим на орнамент современной английской посуды; рамы римские, известные в художественном мире своей бьющей в глаза пышностью; рамы испанские с причудливой вязью; рамы фламандские и немецкие, украшенные наивными фигурками; рамы черепаховые, инкрустированные оловом, медью, перламутром, слоновой костью; рамы из черного дерева, из самшита, бронзовые; рамы стиля Людовика XIII, Людовика XIV, Людовика XV и Людовика XVI — словом, единственная в своем роде коллекция превосходных образцов. Понс оказался удачливей хранителей музейных богатств Дрездена и Вены — у него была рама знаменитого Брустолоне, этого Микеланджело резьбы по дереву.