Оноре Бальзак: Гамбара

Композитор сидел неподвижно, устремив в одну точку экстатический взгляд, словно курильщик опиума, и бормотал одно-единственное слово — «Бог!». Андреа выждал, пока композитор спустится с горних высот волшебного края, к которым он поднялся на прозрачных крылах вдохновения. Итальянец решил вновь зажечь его огнем, которым Гамбара только что горел.

— Ну! — сказал Андреа, наливая ему еще один стакан вина и чокаясь с ним. — По-вашему, этот немец создал великолепную оперу, не заботясь о теории, тогда как музыканты, которые пишут грамматики, зачастую оказываются так же, как и литературные критики, отвратительными сочинителями.

— Стало быть, вам моя музыка не нравится?

— Я этого не говорю. Но если бы вы, вместо того, чтобы выражать глубокомысленные идеи и делать бесплодные попытки изменить самые основы музыки, что уводит вас в сторону от ваших целей, попросту обращались бы к нашим чувствам, вас лучше понимали бы... Если только вы не ошибаетесь в своем призвании... Ведь вы поэт, великий поэт!

— Что! — воскликнул Гамбара. — Значит, я напрасно учился музыке двадцать пять лет? Мне, по-вашему, следует изучать несовершенный язык людей, когда в руках у меня ключ к небесному глаголу? Ах, если вы правы, мне остается только одно — умереть!..

— Нет, вы не умрете. Вы сильный, рослый человек. Вы начнете новую жизнь, и я окажу вам поддержку. Мы с вами составим благородный и редкий союз, в котором богач и художник понимают друг друга.

— Вы говорите искренне? — спросил ошеломленный Гамбара.

— Но я же вам сказал: по-моему, вы больше поэт, чем музыкант.

— Поэт!.. Поэт!.. Это все-таки лучше, чем ничто. Скажите правду, кого вы больше цените: Моцарта или Гомера?

— Одинаково восхищаюсь обоими.

— Честное слово?

— Честное слово.

— Так! Еще один вопрос: какого вы мнения о Мейербере и о Байроне?

— Вы уже сами вынесли суждение, соединив два эти имени.

Карета графа ждала у подъезда. Композитор и его благородный целитель быстро спустились по ступенькам лестницы и через несколько минут уже были у Марианны. Войдя в комнату, Гамбара бросился в объятия жены, она отпрянула и отвернулась; муж, пошатнувшись, оперся на графа.

— Ах, сударь! — сказал он глухим голосом. — Уж лучше бы вы оставили мне мое безумие.

Потом опустил голову и свалился на пол.

— Что вы наделали! Ведь он мертвецки пьян! — воскликнула Марианна, взглянув на распростертое тело мужа с жалостью и отвращением.

С помощью своего лакея граф поднял Гамбара, и его уложили в постель. Затем Андреа удалился. Сердце его полно было нехорошей радости.

На следующий день граф пропустил обычный час своего посещения супругов; у него уже возникли опасения, что он совершил ошибку и, навсегда лишив это бедное семейство покоя и согласия, заставил его слишком дорого заплатить за достаток и возвратившийся рассудок композитора.

Наконец явился Джиардини и принес записку от Марианны.

«Приезжайте, — писала она, — зло не так уж велико, как вы того, быть может, хотели, жестокий.

— Ваше сиятельство, — говорил Джиардини, пока Андреа переодевался. — Вы нас вчера угостили по-княжески. Но сознайтесь, что, за исключением вин, которые были поистине восхитительны, ваш дворецкий не подал ни одного блюда, достойного служить украшением стола настоящего гурмана! Вы, я полагаю, не станете отрицать, что кушанья, которые вам подавали в тот день, когда вы оказали мне честь пообедать за моим столом, были куда выше всех тех яств, которые испачкали вчера вашу великолепную посуду? И вот, как только я проснулся нынче утром, мне вспомнилось, что вы обещали взять меня к себе на должность главного повара. Теперь уж я смотрю на себя как на лицо, принадлежащее к вашему дому.

— Несколько дней тому назад мне самому пришла эта мысль, — ответил Андреа. — Я уже говорил о вас с секретарем австрийского посольства, и вы теперь можете переправиться через Альпы, когда вам будет угодно. В Хорватии у меня есть замок, куда я изредка заглядываю. Вы будете совмещать там обязанности привратника, кравчего, дворецкого и получать за это двести экю жалованья. Такое же вознаграждение я назначу и вашей жене: на нее будут возложены остальные услуги. Вы можете производить там опыты на живых существах, обращаясь к желудкам моих слуг. Вот чек на контору моего банкира, это вам на дорожные расходы.

Джиардини по неаполитанскому обычаю поцеловал ему руку,

— Ваше сиятельство, — сказал он, — чек принимаю с благодарностью, а места принять не могу. Как же мне покрыть себя бесчестьем, отречься от своего искусства, отказавшись от суждения парижан, самых тонких гурманов на свете?