Жан Жироду - Лгунья

Люлю вовсе не была в этом уверена… Она засыпала Нелли вопросами, а та с удовольствием погружала девочку в атмосферу романа, который еще и не существовал, но уже получил право на существование благодаря простодушной вере Люлю.

— Вот он! — восклицала Нелли. — Смотри, у него гвоздика в петлице.

Но нет, это был не он, это прогуливал своих китайских собачек майор запаса Лорибаль. Впрочем, майор Лорибаль действительно остановился перед Нелли, загородив собою весь вид, потоптался в нерешительности, но, так и не осмелившись заговорить, кашлянул и удалился.

— Вот он! Смотри, как спешит! — восклицала опять Нелли.

И в самом деле, из чащи Сен-Жерменского леса быстрым шагом выходил мужчина с большими голубыми глазами. Он был красив, он был в визитке… Но, увы, это был не тот… И вдруг Люлю угадала по лицу Нелли, что явился настоящий.

Люлю твердо верила, что он тотчас признает Мадам. У него были добрые глаза, он не носил монокля. Он был прост и, значит, душа его полна воспоминаний. И потом, кого ж еще узнавать на этой площадке, как не Мадам?! Даже те, кто ее никогда не видел, — майор Лорибаль, юный голубоглазый архивариус — и те ее признали.

— А у вас был условный сигнал, когда вы встречались?

— Да, — отвечала Нелли, — обычно я насвистывала три первые ноты из «Прощальной песни» [2] Стр. 19. Патриотический гимн (слова М.-Ж. Шенье, музыка Э. Меюля), сложенный в честь пятидесятилетия взятия Бастилии. .

— Ну так вам надо свистнуть, и он подойдет. Вот он… сидите смирно!

И они обе замерли на скамейке, тесно прижавшись друг к дружке; так дети, играющие в прятки, укрываются в шкафу; Нелли с застывшим, устремленным вперед взглядом, и Люлю, чьи глазки бегали, как мыши, обшаривая аллею, откуда до них уже доносился скрип песка под ногами Реджинальда.

Он шел прямо, никуда не сворачивая.

— Эй! — крикнула Люлю.

— Молчи! — одернула ее Нелли.

— Он глядит на нас, ну, наконец-то он глядит!

И действительно, Реджинальд, словно разбуженный зовом Люлю, взглянул на их парочку, улыбнулся Люлю, как будто узнав ее, и… прошел мимо.

— Неблагодарный! — возмутилась та. — Мужчины — они все такие?

— Да, — ответила Нелли. — Все… если не считать этого.

Довольно неожиданный вывод. Но Люлю верно поняла его.

— У некоторых мужчин плохая память на лица, они никогда не признают знакомых. До чего ж это ужасно, особенно когда мужчина из симпатичных и привязчивых! Они признают одни только шляпки, так мамаша говорит. Вы какую носили в последний раз, когда он вас видел?

— Маленький ток из перьев гагары. Я тебе подарю его сегодня вечером, если он меня узнает.

— А платье какое на вас было?

— Беличья накидка, — ведь мы расстались зимой. Ты и ее получишь, если он меня узнает. Но ты видишь, что-то не похоже…

— А это мы сейчас поглядим! — ответила Люлю. — Жалко, я не умею свистать. Какая музыка в этой вашей песне? Как ее насвистывают?

И в ту же минуту Люлю, которую все мальчишки квартала — помощники мясников и молочников — так и не смогли обучить художественному свисту, величайшим усилием вытянутых губок издала пронзительный звук, который, однако, никоим образом не походил на начало «Прощальной песни».

А Реджинальд тем временем уже отошел довольно далеко.

— Ну, ничего, он вас признает на обратном пути…

Может быть… вполне вероятно. Вот только как узнать, вернется он или бесследно скроется в лесу?

— Да куда ж он денется, коли ему здесь назначено свидание! — возразила Люлю.

Нелли, однако, продолжала сомневаться, и, в самом деле, Реджинальд нерешительно остановился на опушке дубовой рощи. Но, видимо, дубы чем-то привлекли его, и он шагнул было вперед. Он походил на тех киноперсонажей, которые, явившись на миг и исполнив свою роль по воле сценариста, возвращаются туда, откуда пришли.

— Может, он думает, что вы там, в лесу? — предположила Люлю.

И она испустила крик. То была не «Прощальная песнь», то был именно крик, а еще вернее, клич, с помощью которого Люлю, разузнавшая в бакалейной лавке какие-нибудь новости, интересные для девчонок с ее улицы, вызывала из дома обеих дочерей соседней консьержки, малышек Папай. Однако сей папайский вопль оказался куда эффективнее пения: Реджинальд обернулся; если человека привлекли солнечные блики на дубовых листьях, то почему бы детскому крику не остановить его?! Тем более, что крик-то был весьма неординарный. Он представлял собою комбинацию брачного призыва маралов, разученного лакеем-баском с третьего этажа, и тирольских переливов, освоенных штукатуром с их улицы.