Дилан Томас: Шестерка святых

Святая Четверка ничего не заметила.

Это был мистер Вазсит с рыжими бакенбардами, это он воззвал из темноты к духу Дейвиса: «Как прекрасна миссис Амабел Оуэн, будущая мать, носящая во чреве новое поколение, прекрасна от зубов до пальцев на ногах. Моя улыбка – красная дыра, и пальцы на ногах моих длинны, как на руках». Он вздохнул за спиной Марии, и у него перехватило дыхание, когда у зернистой кромки круга он увидел, как прекрасна она, повернувшаяся к нему в центре земли, наполненном материнской лаской. Из корней земли, тонкие, как деревья, и белее, чем бурлящая пена, поднялись ее высокие спутники. Когда девственница и колдунья слились в одно, над двойной могилой мертвый Дейвис и мертвый Вазсит воскликнули завистливо: «Как прекрасна Мария Амабел, очарованная дева, от головы до ступающих по могиле ног».

На час раньше ветер с далекого моря задул солнце, и опустилась черная ночь. Часы отрицали наступление тьмы.

Мистер Хартс боялся темноты больше, чем кто-либо на свете. Широко раскрытыми белыми глазами смотрел он, как. загорается лампа в гостиной. Что раскрылось бы при свете красной лампы? В углу мышь играла с молочным зубом, крошка-вампир моргал у него на плече; на постели, где лежала длинная женщина, кишели пауки.

«Вдруг прекрасная миссис Оуэн окажется скелетом с червяками внутри? Ах, Господи, направь гнев Свой на этих мелких тварей и собак размером с большой палец». Миссис Орн подкрутила фитиль.

И, тайно просунув руки между секунд в час, в жизнь, где не остается времени как такового, шли в темноте мистер Хартс и призрак Дейвиса. Была ли ночная трава мертва и пробивался ли дух травы, который зеленее ниагарского дьявола, сквозь черноту, как цветы пробиваются сквозь трещины гробовых досок? Ничего, что не было бы призраком хоть наполовину, не двигалось кругом. И когда священник увидел, как вываливаются из смертного строя похороненные им землевладельцы, щеки его разрумянились сильнее, чем когда-либо прежде, и он заплясал по цветочной орбите на последнем длинном ларегибском акре, и увидел тогда, как похороненные травы прорастают сквозь новую ночь и летят на ветру с холма. «Где лица западных звезд и где затылки восточных?» – спрашивали его мертвые прихожане.

– Гнев Господень, – кричал мистер Хартс, и голос его был как тень, пустяк, и вполовину не похожий на человеческий, он корчился в его тени, косо легшей на холм в двух ладонях от меня.

– Вниз, вниз, – мистер Хартс хлестал по острым стеблям, – вниз, вы, лысые девицы из Мертира.

Он хлестал в такт шагающему эху. «Ах, ах, ох, ах», – вскрикивал голос Иерусалима, и Мария – с луны, аркой вставшей над холмом, – погналась, как волчица, за вопящими священниками.

– Полночь, – определила миссис Оуэн. Часы пронеслись вместе с ветром.

Мистер Олзба выставил правую ногу и левой потрогал воду. Вместе с призраком Дейвиса он протиснулся в узкий мирок; в его волосах остались испражнения птиц, сидевших на сучьях подлых деревьев; протащив призрак сквозь темные густые лощины, он перепрыгнул через усаженные шипами кусты и помочился против ветра. Он зашипел на изнывающих от жажды мертвецов, кусавших губы, и бросил им сушеную вишню, он свистнул, сунув в рот пальцы, и как горностай восстал Лазарь. И когда из его могилы появилась девственница верхом на белом осле, он поднял свою обветшалую руку и пощекотал ослиное брюхо, пока осел не взревел и не сбросил Марию пожирателям мертвечины и ссорившимся воронам.

Мистер Стожетокс ничего не заметил.

Его мир качался на сломанной ноге; расколотое и бритвенно-острое море, зеленый, насквозь пронзенный остов, начиненный глазами, красное море, как одна большая воронка, по краю которой ползут мертвые корабли, боль, бегущая по хрящам и костям, разорванный лоскут, вылущенные и пузырящиеся менструации, эластичное истечение глубокой, бритой, запачканной и обрезанной ножницами, с застывшей слизью, распиленной и утыканной шипами плоти, терзаемой непрекращающейся мукой.

Словно распятая, проворачиваясь на гвоздях, безнадежно болталась в вялом пространстве земля, в каждой стране – по развенчанному пустомеле, каждое море вздернуто на дыбу. Чем же исцелит ее раны жестокий Стожетокс, протащивший через бесконечную муку дух Дейвиса?

Ржавчиной, да солью, да уксусом и спиртом, да ядом анчарного дерева, да уксусом скорпиона, да губкой, распухшей от водянки.

Шестеро Святых поднялись.

Они взяли по стакану молока с подноса, принесенного мистером Оуэном.