Федор Сологуб: Жало смерти

Ваня замолчал, — чары его голоса, как легкий дым из потухшего кадила, казалось, расточились в смолистых лесных ароматах. Он смотрел куда-то далеко, усталый и безмолвный, и Коле захотелось вдруг возразить ему так, чтобы это было последнее и сильное слово. Вечно-радостное и успокоительное чувство осенило его. Он поднял на Ваню повеселелые глаза и сказал нежно-звенящим голосом:

— А Бог?

Ваня повернулся к нему, усмехнулся, — и Коле опять стало страшно. Прозрачные Ванины глаза зажглись недетскою злобою. Он сказал тихо и угрюмо:

— А Бога нет. А и есть, — нужен ты ему очень. Упадешь нечаянно в воду — Бог и не подумает спасти.

Коля, бледный, слушал его в ужасе.

Деревенские ребятишки вздумали подразнить Ваню. Они кричали друг другу:

— Ребята, вон трехбровый идет, — его драли сегодня.

— Сняли штанцы, дали дранцы.

На Ваню посыпались грубые и обидные слова. Ваня остановился. Он смотрел молча на ребятишек ясными, словно змеиными глазами, неподвижными, круглыми. Дети примолкли и боязливо таращили на него глупые, непонимающие глаза. Откуда-то из-за угла стремительно выбежала баба. Она схватила ребят, как-то всех сразу, в охапку и, сердито бормоча что-то, потащила прочь.

— Еще сглазит, проклятый, — ворчала она.

— Что ты, тетка? — спросила соседка.

— Глаз у него нехороший, — шепотом объяснила баба. Ваня слышал. Он усмехнулся невесело и пошел дальше. Был уже вечер, и отец спал после обеда, когда Ваня вернулся домой. Он принес матери корзинку с земляникою.

— Я тебе задам дерку, — свирепо говорила мать, — верно, утренней мало.

— Ягодки не съел, все тебе сберег, — жалким голосом тянул Ваня.

— Где корзинку взял? — спросила мать сердито, но уже менее свирепо.

— Нешто бить будешь? — плаксиво спросил Ваня. — Я-то старался.

— А как смел уйти! — крикнула мать.

— А коли меня в лес тянуло, — жалобно говорил Ваня.

— Ужо вот отцу скажу, — довольно уже спокойно сказала мать. — Садись, ешь, коли хочешь.

— А отец спит? — с понимающей усмешкою спросил Ваня. Он уселся за стол и принялся есть с жадностью. «Проголодался», — с жалостью подумала мать.

— Пообедал! завалился до чаю, — сказала она. — Пьяненький вернулся. Не плоше, как и ты вчера. В папеньку сыночек.

Она курила, подбочась, и глядела на сына с нежностью, смешною и как бы неуместною на ее грубом и красном лице. Ей стало жалко, что его сегодня прибили из-за того «дохлого».

«И так — зеленый, — думала она. — Да он у нас — молодец, — утешила она себя, — на воздухе живо поправится».

— Подпоили? — спросил Ваня и подмигнул матери на соседнюю комнату, откуда слышалось тяжелое дыхание спящего.

— Не иначе как Стрекалов затянул, — отвечала мать. — Уж это такие подлые людишки.

Она говорила с сыном совсем запросто, на равных правах, не стесняясь.

Теперь каждый раз, как мальчики сходились, у них начинался разговор о смерти. Ваня хвалил и смерть, и загробную жизнь. Коля слушал и верил. И все забвеннее становилась для него природа, и все желаннее и милее смерть, утешительная, спокойная, смиряющая всякую земную печаль и тревогу. Она освобождает, и обещания ее навеки неизменны. Нет на земле подруги более верной и нежной, чем смерть. И если страшно людям имя смерти, то не знают они, что она-то и есть истинная и вечная, навеки неизменная жизнь. Иной образ бытия обещает она — и не обманет. Уж она-то не обманет.

И мечтать о ней сладостно. И кто сказал, что мечтания о ней жестоки? Сладостно мечтать о ней, подруге верной, далекой, но всегда близкой.

И обо всем начал забывать Коля. От всех привязанностей отрешалось его сердце. И мама, прежде милая мама, — что она? И есть ли она? И не все ли на этой земле равно неверно и призрачно? Ничего нет здесь истинного, только мгновенные тени населяют этот изменчивый и быстро исчезающий в безбрежном забвении мир.

Очарование Ваниных взоров, одно глубоко внедрившееся в Колину душу, каждый день влекло его в лес, в овраг, где журчит ручей о том же, о чем говорят ему Ванины прозрачно-светлые глаза, наводящие забвение.

И глубже, и глубже забвение, и сладостнее оно.

И когда Ваня долго смотрел на Колю глазами ясными и неподвижными, — под этим беспощадным взглядом так обо всем забывал Коля, как забывают обо всем в объятиях самого утешительного из ангелов — в объятиях ангела смерти.

А Колин ангел смерти гримасничал и таил злые мысли. Порочны и жестоки были его мечты и прежде, — но теперь они приобрели особую остроту. Он мечтал о смерти, — о Колиной смерти, а потом и о своей. И в безумных мечтаниях, воображая жесточайшие предсмертные мучения, проводил он томительные ночи.