На другой день Коля как-то мимовольно очутился в том же овраге. Не хотел идти. Но пошел, словно по привычке. И там, далекие от людей, говорили они…
— Ты рассказывал вчера, — нерешительно начал Коля.
— Ну? — сердито спросил Ваня и весь передернулся.
— Вот, что ты мечтаешь, — робко сказал Коля.
— А, вот что! — протянул Ваня.
Он сел смирно на камень, охватил колени руками и уставился неподвижным взором куда-то вдаль. И Коля опять спросил его:
— О чем же ты мечтаешь?
Ваня помолчал, вздохнул, повернулся к Коле, оглядел его со странною улыбкою и сказал:
— Ну, о разном. Самое лучшее, о чем-нибудь стыдном. Как тебя ни обидят, — сказал Ваня, — как ты ни зол, а только заведешь шарманку, все зло забудешь.
— Шарманку? — переспросил Коля.
— Я это называю завести шарманку, — объяснил Ваня. — Только жаль, что она не очень долго играет.
— Недолго? — с жалостливым любопытством переспросил опять Коля.
— Устаешь скоро, — сказал Ваня.
Он как-то вдруг опустился и усталыми, сонными глазами смотрел перед собою.
— Ну, а все-таки, о чем же ты мечтаешь? — настаивал Коля. Ваня усмехнулся криво, передернул плечами…
И так, далекие от людей, говорили они о странных мечтаниях, о жестоком, о знойном…
И лица их пламенели…
Ваня помолчал и заговорил о другом.
— Я один раз целых три дня ничего не ел, — сказал он. — Меня отец ни за что отдул, а я страх как озлился. Подождите, думаю, я вас напугаю. Ну и не ел.
— Да что ты? — широко раскрыв доверчивые глаза, спросил Коля. — Ну и как же ты?
— Кишки от голоду выворачивало, — рассказывал Ваня. — Перепугались дома. Опять пороть принялись.
— Ну и что же? — спросил Коля. Ваня нахмурился и сжал кулаки.
— Не выдержал, — хмуро сказал он, — наелся. Уж очень ослабел с голоду. Так напустился на еду… Говорят, можно три недели прожить, если не есть, только пить. А вот без воды живо подохнешь. Знаешь что, — давай завтра не есть, — быстро сказал Ваня.
И он пристально смотрел на Колю прозрачными, ясными глазами.
— Давай, — вяло сказал Коля, словно чужим голосом.
— Смотри, не надуй.
— Ну вот еще.
Тепло пахло мхом и папоротником, и смолистою хвоею. Колина голова слегка кружилась, и томительное безволие овладевало им. Мама вдруг припомнилась, но какая-то словно далекая, — и равнодушно подумал о ней Коля, без того прилива нежных чувств, который всегда возбуждался в нем думами о маме.
— Мать разозлится, аж побагровеет, — сказал Ваня спокойно, — но только если очень расходится, то я в лес убегу.
И вдруг совсем другим, оживленным и веселым голосом он сказал:
— Перейдем-ка здесь вброд. Вода холодненькая.
Ванин отец, Иван Петрович Зеленев, юрист по образованию и свинья по природе, служил в министерстве, каждый день ездил на службу на утреннем поезде и возвращался к вечеру, часто под хмельком. Это был рыжий, плотный, веселый и ничтожный человек. И мысли, и слова его были в высшей степени пошлы, — как будто у него не было никакого облика и как будто он не имел ничего настоящего и верного в себе. Разговаривая, он подмигивал зачем-то собеседнику зачастую в самых невыразительных местах. Фальшивым голосом напевал он модные песенки из опер. Носил перстень с фальшивым камнем и галстук, зашпиленный булавкою со стразом. На словах был свободолюбив, любил повторять громкие слова и осуждать правителей. На службе же был усерден, искателен и даже подловат.
Обедали поздно. За обедом Зеленев пил пиво. Дал и Ване. Ваня пил, как взрослый. Отец спросил:
— Ты, Ванька, для чего связался с этим дохлым чистоплюйчиком?
— Что ж такое! — грубо ответил Ваня, — уж и знакомиться нельзя. Новости какие!
Ванина грубость нисколько не смутила ни отца, ни мать. Они ее даже не заметили. Привыкли. Да и сами были грубы.
— Жалоб не оберешься, — объяснил отец. — Чего ему папиросы даешь? Его мать жалуется. Да и мне, брат, накладно: на всех здешних мальчишек папирос не накупишься.
— И он совсем не дохлый, — сказал Ваня, — так только, что манеженный. А выходить он много места может, ничего. И главное, что мне в нем нравится, что он послушный.
— Ты-то у меня боец, — с гордостью сказал отец. — Так и надо, брат, — всегда старайся верх забрать. Люди, брат, большие скоты, — говорил со странным самодовольством Зеленев. — С ними нечего церемониться. Там все эти миндальности если разводить, — загрызут живым манером.
— Само собой, — сказала мать.
— Кто сильнее, тот и прав, — продолжал отец наставительно. — Борьба за существование. Это, скажу тебе, брат, великий закон.
Читать дальше