Федор Сологуб: Жало смерти

Мальчики смеялись.

Дошли до Ваниной дачи и стали прощаться. Ванина мать стояла в саду и курила, подбочась. Она была высокая, толстая, красная, и на лице ее лежало тупое и важное выражение, какое часто бывает у привычных курильщиков. Коля боялся Ваниной матери.

Она строго посмотрела на Колю, и Коле стало неловко.

— Так приходи, — сказал Ваня. Коля проворно побежал домой.

— Приятели, — сердито сказала Ванина мать, — обоих бы вас… Не было никакой причин сердиться, но уже она привыкла сердиться и браниться.

После обеда мальчики опять сошлись на большой дороге, там, где она входит в лес.

— А знаешь что, — сказал Ваня, — надо тебе показать одно местечко. Доверчивые Колины глаза вдруг засветились любопытством.

— Покажи, — с восторгом промолвил он, заранее чувствуя радость чего-то таинственного и необычайного.

— Я знаю такое место, где нас никто не найдет, — сказал Ваня.

— А мы не заблудимся? — спросил Коля. Ваня посмотрел на него презрительно.

— Боишься — не ходи, — пренебрежительно сказал он. Коля покраснел.

— Я не боюсь, — сказал он обидчиво, — а только если мы долго проходим, так животы подведет.

— Не подведет, это недалече, — уверенно сказал Ваня.

Мальчики побежали в лесную чащу.

Место быстро становилось темным и диким. Стало тихо, — и страшно…

Вот и берег широкого и глубокого оврага. Слышалось, как звучал внизу ручей, но ручья сверху из-за чащи было не видать, и казалось, что туда никак нельзя пробраться. Но мальчики полезли вниз, к ручью. Спускались, цепляясь за ветки, порой скатываясь по крутому откосу. Ветки задевали, били по лицу. Густые, цепкие кусты приходилось с усилием разбирать руками. Много было веток сухих и колючих, и, опускаясь, трудно было оберечься, чтобы не расцарапать лицо или руки. Неприятная иногда липла паутина, густая и удивительно клейкая.

— Того и гляди, разорвешься, — сказал Коля опасливо.

— Ничего, — крикнул Ваня, — не беда.

Он был далеко впереди, а Коля еле сползал.

Чем ниже спускались, тем становилось сырее. Коле было досадно и жалко, что его желтые башмачки в мокрой глине и руки испачканы глиной.

Наконец спустились в узкую, темную котловину. Ручей плескался о камни и звенел тихою, воркующею музыкою. Было сыро, но мило. Казалось, что и люди, и небо — все высоко-высоко, а сюда никто не придет, не увидит…

Коля с огорченным лицом оглядывал, изогнувшись назад, свои штанишки. Оказалось, что они разорваны. Коле стало досадно.

«Что скажет мама», — озабоченно думал он.

— Не велика беда, — сказал Ваня.

— Да панталоны новые, — жалобно сказал Коля. Ваня засмеялся.

— А у меня так вся одежа в заплатах, — сказал он. — Мне здесь хорошего не дают носить. Лес — не гостиная, — сюда нечего, брат, новенькое надевать.

Коля вздохнул и подумал: хоть руки помыть. Но сколько он ни плескал на них холодной воды, они оставались красноватыми от глины.

— Липкая здесь она, глина-то эта, — беззаботно сказал Ваня. Он снял сапоги, сел на камень и болтал в воде ногами.

— Разорвал одежду, испачкался, руки-ноги исцарапал, — говорил Ваня, — все, брат, это не беда. Зато ты не по указке, а что хочешь, то и делаешь.

И, помолчав, он вдруг сказал, улыбаясь:

— Сюда бы на крыльях слетать, ловко было бы.

— Жаль, что мы не скворцы, — весело сказал Коля.

— Еще мы полетаем, — странно уверенным голосом сказал Ваня.

— Ну да, как же, — недоверчиво возразил Коля.

— Я нынче каждую ночь летаю, — рассказывал Ваня, — почти каждую ночь. Как лягу, так и полечу. А днем еще не могу. Страшно, что ли? Не пойму.

Он задумался.

— У нас крыльев нет, — сказал Коля.

— Что крылья! Не в крыльях тут дело, — задумчиво ответил Ваня, пристально глядя в струящуюся у его ног воду.

— А в чем же? — спросил Коля.

Ваня посмотрел на Колю долгим, злым и прозрачным взором, сказал тихо:

— Еще ты этого не поймешь.

Захохотал звонко, по-русалочьи, и принялся гримасничать и кривляться.

— Что ты так гримасничаешь? — робко спросил Коля.

— А что? Нешто худо? — беспечно возразил Ваня, продолжая гримасничать.

— Даже страшно, — с кисленькой улыбкой сказал Коля. Ваня перестал гримасничать, сел смирно и задумчиво посмотрел на лес, на воду, на небо.

— Ничего нет страшного, — сказал он тихо. — Прежде в чертей верили, в леших. А теперь, ау, брат, ничего такого нет. Ничего нет страшного, — тихо повторил он и еще сказал еле слышным шепотом: — Кроме человека. Человек человеку волк, — прошептал он часто слышанное им от отца изречение.