Николай Степанченко - МЕДСЕСТРА

И вот субботним утром, хмуро цедя кофе, Игорь говорит: «Слышишь, тут одна девочка звонила, просит пожить дня два. — Ты что, решил хату в гостиницу превратить? — спрашиваю я. — Ну я ее, короче в Житомире годик тому это… Ну, я в командировке же был… Вот она с ответным типа визитом, это… Сходишь, короче, со мной к Бэтмену через часик? — Ты что, сам не справишься? — Я это, ну-у-у, типа, подзабыл, как она выглядит. Ощущения от ее рта помню, а как выглядит, забыл…» Выходим, а на одной из связок книг сидит колоритнейший бомж и через очки-половинки читает Крупскую, держа книгу немного на отлете. Во второй руке у него массивная вилка, на которую наколот ставший черным гриб из открытой банки с маминой консервацией. Картинку передергивает, я трясу головой так, что с губы срывается и падает на асфальт прилипшая сигарета…

И вот мы стоим у Почтамта, пьем пиво, он мне говорит что-то вроде: «О! Вон та, короче, нормальная, вот было бы круто, если б это она была…» Нет, не она… Какая-то девочка подошла резко и сама поцеловала Игоря в щеку, мне сделала, типа, книксен. Ну нормальная вроде. Через покойное ныне кафе «Георг», где на втором этаже мы выпили, а на первом взяли с собой, мы пошли к нему домой. Где нам почему-то вдруг очень начинает идти спиртное, и мы пьем водку, как в последний раз с полудня, до полуночи, лежа прямо на чертеже крыла.

И вот выпиваем мы культурным образом, а девочка, чем дальше, тем сильнее, начинает проявлять признаки нетерпения. Она, например, бочком подсаживается на колени Игорю и так вот его за шею обвивает одной рукой и, не мигая, смотрит на меня подолгу. На меня эти взгляды не действуют, веселят только немного. Ну часам к четырем утра мы фантастически синие и ложимся спать. Я в гостиной на диване, пара в спальне. Сопят они там, че-то елозят, я не очень прислушиваюсь и засыпаю.

Утром девочка-Леночка с медовой улыбкой приносит мне чашку кофе и ставит мои кроссовки рядом с кроватью. Глядит, не мигая. Она уже в рубашке Игоря — кто бы сомневался. Маленькое личико ее выражает сильную эмоцию — нетерпение. Она больше всего на свете хочет, чтобы я ушел. Осталось не так много времени, а в понедельник ей там в какой-то ее Овощеводческий Житомирский Национальный Университет на пары же надо. А она должна столько всего успеть сделать за сегодня, тем более, что из-за выпитого трахнуть ее у Игоря не получилось.

Выполз и сам хозяин квартиры. Никаких знаков, чтоб я ушел, мне не подает. Но мне самому уже не очень нравится находиться под лучом Леночкиной ненависти, и я собираюсь. Все выпито. Я уже стою на пороге и в эту секунду, идя ко мне прощаться через захаращенный коридор, Игорь спотыкается об трехлитровую банку самогона. Леночка издает стон подстреленного зайца. Мы внимательно смотрим на банку. Банка внимательно смотрит на нас… Начинается третья серия. В какой-то момент девочка исчезает из нашего поля зрения, по горло сытая гостеприимством столичной золотой молодежи. «Да хер с ней», — машет стаканом Игорь, и мы продолжаем. Под окнами гостиной что-то читают неразборчиво гнусавым голосом. Мне кажется, что у меня начинаются галлюцинации. Голос то повышается, то опадает — читают с выражением, я не могу разобрать ни слова, но понимаю, что читают уже целый день…

Часам к восьми вечера мы решили как следует проветриться и купить какой-нибудь колбасы — мы все съели, даже таранку с балкона. Выходим во двор-колодец и видим такое. Наш бомж, сидя на парапете возле мусорного бака, читает вслух. Вокруг него кто где сидят еще человек пять таких же, как он. Они слушают его не очень внимательно, порыкивают, ссорясь, друг на друга, не поделив вкусный кусок, дамочка в трениках разливает, но в общем они его слушают. Наш бомж читает, оказывается, тут уже больше суток и, дочитав Крупскую, перешел на «Критику Готской программы» Маркса.

«А что такое «приносящий пользу» труд? Ведь это всего лишь такой труд, который достигает намеченного полезного результата. Дикарь (а человек — дикарь, после того как он перестал быть обезьяной), который убивает камнем зверя, собирает плоды и т. д., совершает «приносящий пользу» труд. — С драматическими паузами читал наш болезный друг, обожравшийся старых маминых грибов. — Труд, труд», — гомонили причастившиеся настоянных псилоцибинов последователи в вонючем тряпье…Мы стояли, открыв рот от изумления и забыв, куда шли. «Так-то, брат», — сам себе сказал Игорь, и мы очень тихо двинулись в квартиру, стараясь не расплескать ощущение чудесной нереальности происходящего, где так же очень тихо легли спать. Мне, кажется, в эту ночь ничего не приснилось.