Осаму Дадзай - Исповедь «неплноценного» чловека

И вот, после того как я перешел жить на квартиру, оказалось, что денег, высылаемых мне ежемесячно, катастрофически мало. Я был в ужасе: их едва хватало на несколько дней.

Чувствовал себя настолько беспомощным и забытым, что чуть рассудка не лишился. Всем по очереди — отцу, братьям, сестрам — посылал телеграммы с просьбой выслать деньги и припиской подробности письмом» (ясное дело, подробности эти с начала и до конца были моими новыми трюками. Чтобы кого-нибудь о чем-нибудь попросить, я считал прежде необходимым развеселить тех, к кому обращаюсь). Хорики научил меня закладывать пещи в ломбард, к чему я и стал часто прибегать, но денег нее равно не хватало.

Вообще говоря, я не мог найти в себе сил уединенно прозябать в этой комнатушке. Когда я оставался в ней один, мне всегда казалось, что сейчас кто-нибудь сюда вторгнется, нападет на меня, и потому я старался уходить из дому — что-то делал в упоминавшемся выше движении, вместе с Хорики ходил по злачным местам, пил дешевое сакэ и так далее; учебу почти забросил, занятия живописью тоже прекратил.

На втором курсе гимназии, в ноябре моя жизнь круто изменилась: я встретил женщину (она была на два года старше меня), с которой впоследствии решился на самоубийство.

Несмотря на то что я пропускал уроки и дома не занимался, экзаменационные работы оценивались положительно, и долго еще мне удавалось водить своих родных за нос. Все же в конце концов гимназия, вероятно, сообщила отцу о моем плохом поведении, потому что по его поручению брат прислал длинное грозное письмо. Меня, однако, беспокоило совсем другое: во-первых, нехватка денег, и, во-вторых, то, что участие в нелегальном движении требовало все больше сил и времени, так как я стал командиром оперативной группы, объединявшей марксистски настроенных студентов гимназий Центрального квартала, а также кварталов Коисикава, Симотани, Канда. Пошли разговоры о вооруженном восстании, я приобрел маленький нож (сейчас-то мне понятно, что он едва ли годился даже для точки карандашей), держал его всегда в кармане плаща, мотался по улицам, «устанавливая связь». Мне ужасно хотелось напиться, чтобы как следует отоспаться, но не было денег. К тому же Р. (если не ошибаюсь, так мы называли партию) не давала передыха, поручая нам все новые и новые дела. Началось-то все просто из интереса к тайне, а потом шутка эта обернулась так, что покоя не стало; тут я решил себя не усмирять, послал своих коллег по Р. к черту, сказав, что они обращаются не по адресу, пусть все их поручения выполняют их же подчиненные и, таким образом, порвал с ними. Но, сделав но, естественно, почувствовал себя отвратительно и задумал умереть.

Как раз в это время были три женщины, выказывавшие ко мне расположение. Одна — дочь хозяина «Сэнъюкан» — дома, где я снимал комнату. Только приду домой после каких-то дел но этой своей организации, буквально с ног валюсь, не ужиная ложусь спать, как тут обязательно появляется в моей комнате эта девица с почтовой бумагой и ручкой.

— Извини, пожалуйста, у нас малыши так галдят, что я и письмо не могу спокойно написать.

Она садится за стол и больше часа пишет что-то.

А я — ведь мог бы так и лежать, не обращая на нее решительно никакого внимания: до того устал, что и рта раскрыть не хочется, — так нет же, я чувствую, что она ждет, когда я с ней заговорю, и просыпается моя вечная услужливость, мысленно выругавшись, ложусь на живот, закуриваю и начинаю:

— Говорят, иногда мужчины топят баню женскими любовными посланиями.

— Да ну тебя, противный... Это ты, что ли, так делаешь?

— Нет, что ты, я их только иногда жег, чтобы молоко кипятить.

— Ну и славно. Пей его на здоровье.

Скорей бы ушла. Какие там письма... Ведь ясно же, что она не письмо пишет, а рожицы рисует.

— Покажи, что ты пишешь, — говорю я, думая притом: «Умереть лучше, чем читать твою писанину».

Тут начинается: «Не трожь! Уйди, не трожь!» Но радость-то, радость какая в голосе! Чем дальше, тем больше она раззадоривается. И мне в голову приходит идея: надо попросить ее о чем-нибудь.

— Могу я побеспокоить тебя? Не сходишь ли ты в аптеку за снотворным? Устал безумно, щеки горят, а заснуть не могу. Не сочти за труд. Погоди, деньги возьми.

— Нет-нет, денег не надо.

И она встает — довольная, готовая на край света бежать, выполнять мою просьбу. Я уже хорошо знал: когда мужчина обращается к женщине с какой-нибудь просьбой, она не только не досадует, но, наоборот, радуется этому.

А теперь о другой женщине. Эта — студентка гуманитарного факультета педагогического училища, из «товарищей». Как ни противно было, с ней приходилось встречаться по делам нашей организации ежедневно. Вот уже закончены все наши дела, а она не отстает от меня, ходит по пятам и с бухты-барахты покупает мне какие-нибудь вещи.