Владимир Набоков - Смех в темноте [Laughter In The Dark]

Главного героя Бруно Кречмара Набоков переименовал в Альберта Альбинуса и начал заново написанную первую главу с его развернутой характеристики, а не с психологического портрета Горна (ставшего Акселем Рексом), что логичнее с точки зрения структуры произведения. Имя Альбинус (белый) выражает наивность, доверчивость и моральную слепоту героя, и это позволяет писателю построить цветовой контраст «белый — черный» в финальной части произведения, где персонаж наконец прозревает, но, увы, в условиях беспросветной темноты, слепоты физической. Наивный, «белый» Альбинус соотнесен с незамысловатым белым мотыльком, противопоставленным «переливчатым» бабочкам. Мотив «белой бабочки» вводится мимоходом в главе 9, а затем в главе 14 мы обнаруживаем такую контрастную фразу: «Неловкий мотылек вертелся вокруг розового абажура, а Альбинус танцевал с Марго». В главе 27 мелькает фраза: «Белый мотылек колесил вокруг лампы и упал на скатерть». Она предвещает близящийся крах Альбинуса, ничего не подозревающего об опасности.

Радикальному пересмотру подверглось все то, что в «Камере обскуре» связано с писателем Зегелькранцем, который превратился в Удо Конрада. Фамилию Конрад носил знаменитый писатель, поляк по происхождению, писавший по-английски, что сразу нацеливает на сопоставление с двуязычным Набоковым, а книги, приписываемые Удо Конраду, вызывают ассоциации с набоковскими романами «Машенька» и «Король, дама, валет». Суждения Удо Конрада о литературе и роли писателя, которые мы обнаруживаем в заново написанной главе 28, отражают авторскую позицию. Кроме того, автор находит емкие и психологически достоверные мотивировки для объяснения способа и степени влияния писателя Конрада (в сопоставлении с Зегелькранцем) на ход событий, что правомерно позволяет ему опустить явно неудачную и избыточную главу 34 «Камеры обскуры».

Набоков также заметно акцентировал игровой характер текста. Перед нами спектакль в спектакле, где все действие подчинено воле двух режиссеров. Первым, более заметным, оказывается Аксель Рекс, который в главе 22 прямо именуется режиссером, постановщиком разыгрывающегося трагического спектакля. Этот мотив неоднократно возникает в диалогах, например в главе 19, где Рекс заявляет: «Приятная роль — быть другом дома», но ему и самому невдомек, кто написал для него эту роль. Ролевое мышление обнаруживают и остальные главные герои в самых разных ситуациях.

Но, конечно, главный постановщик — сам автор, и об этом говорит ремарка на заключительной странице романа: «Заметки режиссера к последней немой сцене», преображающая не только стилистику финала, но и всю концепцию текста.

Текст романа насыщен и другими нюансами, говорящими о том, что набоковские персонажи — только марионетки, подчиняющиеся опытному кукловоду, который направляет их действия и ни на миг не упускает их из поля своего зрения. Особенно ощутимо авторское присутствие в главе 19, где описана начинающаяся болезнь Ирмы: «Часа через два явился Поль. Вижу, он неудачно побрился. На толстой щеке черный крест пластыря». Этот неожиданный и единственный в романе переход на первое лицо — не описка, а сознательно проведенный Набоковым-режиссером игровой прием.

Писатель не просто имитирует киномелодрамы 1920–1930-х гг., нагнетая все новые и новые «фильмовые» детали, но и постоянно пародирует их. «Какое, однако, фарсовое положение», — думает Альбинус (глава 6). В его беседе с Отто «ощущался некий пародийный привкус» (глава 11).

Не только с кино и театром, но и с живописью соотносит Набоков в «Смехе в темноте» происходящее с его персонажами. Мир Набокова — это мир отражений. Хорошо известна роль зеркал в его прозе, сильна она и в данном романе. Произведения искусства — и кинофильмы, и полотна художников — оказываются способными гораздо точнее выразить реальную действительность, чем прямое ее отображение. К тому же связанная изобразительным искусством профессиональная деятельность Альбинуса достаточно весомо аргументирует идущие от живописи приемы изобразительности. Практически ни один пейзаж не дается сам по себе, а оказывается частью нарисованного «художником-постановщиком» фона: «Альбинус сидел с женой на балконе, высоко вознесенный над голубыми улицами с их путаницей проводов и дымовых труб, нарисованных тушью на фоне заката…» (глава 2). Или: «Заплешины […] луж, как будто кем-то нарисованные поперек дороги» (глава 6). Страсть к Марго разбивает семейную жизнь Альбинуса, «как нож маньяка рассекает холст» (глава 9).