Шолом Алейхем - Мариенбад

Вот так, как видишь, поездка была неудачна: страхи, волнения и дурные встречи, не считая того что я всю ночь не спала, и голова у меня болит еще сейчас, и вся я разбита и устала. Поэтому я и не пишу тебе ничего о Мариенбаде. Когда отдохну и осмотрюсь, напишу обо всем. Пока будь здоров и наблюдай за домом, не полагайся на Шеве-Рохл. Прикажи ей вытащить все ковры и все мои зимние вещи и меха, хорошенько все проветрить и пересыпать нафталином. И сообщаю тебе мой адрес, чтобы ты не забыл, ради бога, немедленно выслать мне деньги.

От меня, твоей жены Бельци Курлендерж

Дорогая Эстер!

Благодарю тебя много раз за то, что ты пишешь мне такие частые и хорошие письма. Ты должна знать, что для меня нет большего праздника, чем получать от тебя письма. Почта – вот единственное удовольствие здесь, в этом постылом Мариенбаде. Если бы не почта, можно с ума сойти. Делать нечего, встречаться не с кем, словом перекинуться не с кем. А сам по себе Мариенбад каким был несколько лет тому назад, таким и остался. Те же толстобрюхие обжоры, которые приезжают сюда сбавлять – кто пуд, а кто два. Те же дородные женщины в жемчугах, приезжающие сюда со своими перезревшими мамзелями ловить женихов. Те же расфранченные немцы, которые считают себя набожнее всех на свете, потому что надевают шляпу, когда едят, и не бреют бороду от пасхи до пятидесятницы. Один бог знает, как я ненавижу этих полуевреев! И видно, сердце сердцу весть подает: нас, русских, они не выносят, как свинину, а нашего бедняка здесь называют «шнорером» и готовы разорвать на куски. Зато они страстно любят русские деньги. Перед русской сотней немец снимает шляпу за версту. Немецкий еврей не понимает, как мы можем жаловаться на нашу страну, если за один рубль мы получаем две с половиной кроны, а иной раз еще и несколько геллеров в придачу?… Жаль, Эстер, что я не писатель. У меня бы хватило здесь материала надолго. А больше всего я описывал бы наших налевкинских женщин, которые, едва переедут границу, превращаются в дам, забывают наш варшавский язык и начинают говорить по-немецки на каменецкий лад. Многие, например те, что из Одессы, говорят только по-русски. Но уж это и русский!.. А как одеваются, как стараются перещеголять одна другую шляпой, украшениями, брильянтами! Ты бы видела, что здесь творится! Всюду и везде их полно. Когда они выходят на прогулку или собираются в кафе «Эгерлендер», на них пальцами указывают, потому что они поднимают такой галдеж, смеются так громко и визжат так пронзительно, совсем как у себя на Налевках.

Словом, Эстер, Мариенбад за эти годы ни капельки не изменился. По моему мнению, еврейский Мариенбад несколько пал с тех пор, как скончался английский король Эдуард. Несколько лет тому назад, когда я был в Мариенбаде, помню, что здесь творилось с Эдуардом, который ел фаршированную рыбу в крупнейшем еврейском ресторане. Не только владелец ресторана, жирный холеный немец с носом, похожим на огурец, но каждый гость, каждый еврей гордился тем, что он ест там, где ел английский король. Были евреи, которые хвастали перед своими женами, что они едят за одним столом и чуть ли не из одной тарелки с английским королем, известным юдофилом… Теперь в Мариенбаде совсем не то. Можно сказать, что для мариенбадских евреев Эдуард, царство ему небесное, умер в гораздо большей степени, чем для всего мира.

А вообще, что тебе еще писать, дорогая Эстер? Посылаю тебе письмо моего друга Шлоймы Курлендера. Как тебе нравится, как этот глупец трясется над своей Бейльцей? И что ты скажешь, как он разговорился о Берле Чапнике? Недаром говорят, что эти Курлендеры малость недосолены. Так оно и есть. Вот дурень! Он думает, мне и в самом деле больше делать нечего, как присматривать за его Бейльцей! Мало здесь женщин с Налевок – вот тебе еще одна! Мне кажется, одной Ямайчихи с ее тремя дочерьми вполне достаточно для Мариенбада, она могла бы сойти за всех налевкинских женщин, я стараюсь держаться подальше. Я оставил их для твоего шурьяка, он – кавалер, для него это занятие… Но я знаю, что ты не любишь, когда говорят о твоем Меере, так что кончено, больше ни слова!.. Вообще я знаю только одно: я на курорте, значит, надо лечиться, иначе что мне тут делать? Достаточно того, что томишься здесь и тоскуешь по дому. Дал бы Бог, чтоб скорее прошло время и я бы вернулся домой. Пока могу тебе сказать, что я делаю только то, что велит доктор, ни на йоту не отступая, как набожный еврей от закона Господнего, и доктор мною доволен. Он надеется, что на этот раз я сбавлю не меньше, а может быть, и больше того, что сбавил за несколько лет. Да и что удивительного? Мне кажется, я здесь за день вышагиваю столько, сколько дома за год не вышагивал! Бывает, я иной раз после еды ложусь на полчаса, но все остальное время я ни минуты на месте не сижу. О картах говорить нечего, я карт в глаза не видал с тех пор, как уехал из Варшавы. И не ем я почти ничего. Диету я соблюдаю так строго, что сам доктор удивляется. Он говорит, что все его пациенты, кроме меня, страдают от пищи. Я исхожу из того, что на курорте нельзя уступать соблазну. Мы весь год достаточно грешили насчет еды. Разве не так?