Федор Крюков: Казачка. (Из станичного быта)

Певицы пели не спеша, лениво, с большими паузами; запевало каждый раз контральто, а сопрано было на «подголосках». Наконец, одна особенно грустная, щемящая нота, долго звеневшая в воздухе, упала, и песня замерла окончательно.

«Не Наталья ли это?» — подумал Ермаков, определяя на глазомер расстояние до певиц.

Он знал, что она жила на этой улице, и часто ходил здесь ночью, хотя ни разу не встречал и не видел ее за последнее время: она была почти постоянно в поле. Держась в тени, он не спеша пошел к певицам. Ему очень хотелось встретиться теперь со своей односумкой; обаяние ее, которое он раньше испытал, все еще не потеряло своей силы; он по-прежнему изредка грустил и вздыхал о ней, теряясь в ревнивых предположениях о том счастливце, которого обнимали ее сильные руки и горячо целовали красивые своей горькой усмешкой уста.

Но непонятное смущение невольно овладевало им. Он уже намеревался остановиться, как вдруг, недалеко от него, старушечий грубый голос окликнул его:

— Кто идет?

Ермаков даже вздрогнул от неожиданности, и вглядевшись, увидел небольшую, закутанную в теплый платок фигурку, сидевшую в тени, около сваленных па улице бревен. Фигурка сидела, не шевелясь, и ее можно было принять за пень.

— Кто идет? — повторила она свой оклик.

— Казак, — ответил Ермаков обычным в таких случаях способом.

— Почему так поздно? — сердито продолжала опрос неподвижная фигурка.

— По своим делам.

— Какие дела по ночам? Спать надо! Кабы на мне не обязанность, я бы теперь второй сон видела…

Когда Ермаков подошел ближе к старухе и стал всматриваться в ее сморщенное лицо с крупными чертами, она, узнавши его, добродушно рассмеялась и воскликнула:

— А я подумала, из портных кто: они тут часто шлындают с русской улицы… Вы уж извиняйте меня, старуху: по случаю ночи не угадала…

— Ты чья, бабушка? — спросил Ермаков.

— Савелия Микуличева, Пастухова жена. Вряд вы его знаете.

Располагая поболтать с ной, Ермаков сел на бревнах около нее, довольный встречей, и спросил:

— Ты с кем в обходе?

— А с Наташкой, — отвечала старуха.

— С какой?

— Да вот, с соседкой своей, Нечаевой! Она зараз побегла домой: «напиться», — говорит, да застряла чего-то…

— Это вы с ней сейчас песни пели? — быстро спросил Ермаков, с особенным интересом всматриваясь в старуху.

— А гораздо слышно? — с удивлением воскликнула она. — Ах ты. Господи!.. Я-то, я-то на старости лет в Спасовку запеснячивать вздумала!.. Это все она меня, будь она неладна… «Давай да давай сыграем, скуку разгоним, никто не услышит». Вот старая дура!..

— А хорошо пели! — с искренним восхищением отозвался Ермаков.

— Да! — недоверчиво и укоризненно подхватила старуха. — Играли хорошо, а замолчали еще лучше… Мне-то, старухе, уж вовсе не пристало в пост песни распевать… Все через нее: скучно, дескать, ей… Думаю: и вправду тоскует чего-то баба, нудится…

— Отчего же? — спросил Ермаков, видя, что она как будто не договорила и остановилась.

— А кто ж ее знает! Может — напущено, а может — так сердце болит об чем…

— Как «напущено»?

— Как напущают тоску-то? — с некоторым пренебрежением к простоте и неведению своего собеседника воскликнула старуха. — Есть такие знатники-злодеи, чтобы им на том свете в огне неутолимом гореть!.. Исхудала наша баба, а по замечанию, не с чего больше, как с тоски… Скорбь такая бывает…

Старуха глубоко вздохнула, покряхтела и покачала сокрушенно головой.

— А то бывает и так, — продолжала она после минутного молчания, — промашку сделает ихняя сестра жалмерка… Не удержится, забалуется, заведет дружка, а там, глядь — вот и прибавка… А уж это последнее дело: и перед людьми срамота на весь век, и муж истиранит до конца… Вот она и скорбь.

— Вот оно, вот, — подумал Ермаков, мысли которого склонялись больше в сторону последнего предположения.

— Замечаю я, — снова заговорила словоохотливая старуха. — Стала ходить она к Сизоворонке, а энта ведь знахарка!.. Лечится, должно быть… муж ведь вот скоро придет из полка… А грех это, смертный грех! Все про железные капли меня тут расспрашивала да про семибратскую кровь… Жалко бабу: хорошая баба!..

В соседнем дворе стукнула калитка. Через минуту Наталья в темной кофточке и в белом платке медленно подошла к ним.

— Это ты с кем, Артемьевна? — спросила она, наклоняясь в сторону Ермакова и пристально всматриваясь в его лицо.

— Это вы, односум? — воскликнула она с некоторым удивлением, но с видимым удовольствием. — Как это вы к нам сюда попали, на нашу улицу?..