Асатаро Миямори: Подвиги самураев. Истории о легендарных японских воинах

На императора напала хворь, и недуг его оказался настолько серьезным, что умений самых премудрых лекарей на его обуздание не хватало. Высшие сановники императорского семейства собрались на тайный совет по поводу своих дальнейших действий и пришли к заключению о том, что рассчитывать им остается только лишь на обращение за содействием к Небесам, так как на земные средства у них надежды не остается.

Кто у них числился жрецом с непреклонной силой воли, располагающим достаточной мудростью, чтобы ему можно было доверить настолько важную миссию?

Одно только имя пришло всем на ум. И оно прозвучало так: Иссан-Касё-Даидзэндзи!

Тут же этого святого старца со всей возможной оперативностью доставили во дворец императора, где приказали самым старательным образом обратиться к силам небесным с мольбой о восстановлении здоровья августейшего больного.

На целых семь дней и ночей Дзэндзи удалился от всего мира и заперся в чертоге Синего Дракона. Семь дней и семь ночей он отказывался от пищи и молился ради сохранения драгоценной жизни своего императора. И его молитвы дошли до кого следует. К концу недельного затворничества жреца император почувствовал себя намного лучше, а восстановление его сил происходило настолько стремительно, что через очень короткий срок все поводы для беспокойства о его жизни остались далеко позади.

Признательность его величества поистине не знала границ. Дзэндзи удостоился многочисленных знаков императорской благодарности, и как следствие все сановники и вельможи устроили соревнование в демонстрации своей любезности к любимчику императора. Его назначили по европейскому чину екклезиархом храма Унго-дзи и присвоили еще один титул – Унго-Даидзэндзи.

«Воплощение в действительность моего страстного желания становится все более возможным! – думал наш жрец, торжествуя в глубине души. – Остается только дождаться благовидного предлога для обвинения Масамуне в государственной измене».

Но прошло тридцать с лишним лет с тех пор, как скромный носильщик сандалий Хеисиро Макабе поклялся отомстить даймё Дате Масамуне за нанесенную им обиду. И все это время он упорно занимался изучением священных рукописей, отдавался ночным бдениям, жил впроголодь и занимался медитацией. Хеисиро заслужил звание великого жреца Унго-Даидзэндзи. Нрав его изменился до неузнаваемости, хотя он этого совсем не заметил. Рассудок жреца очистился от всего суетного и теперь утратил способность к восприятию такого грубого и жалкого чувства, как желание мести. Теперь, когда он располагал всей полнотой власти, ему больше не хотелось воплотить его в жизнь.

– Ненавидеть или пытаться уязвить себе подобное существо – ниже достоинства того, кто достиг духовного сана, – сказал он себе. – Бурные порывы страсти тревожат только тех, кто заплутал в лабиринте светского бездуховного мира. Когда у человека открывается духовное зрение, для него не существует ни востока, ни запада, ни севера, ни юга – такие вещи он видит всего лишь как наваждение. Я вынашивал обиду на господина своего Дате больше тридцати лет, и, ведомый единственной целью мести, маячившей перед глазами, дошел в трудах до моего нынешнего положения в обществе. Но если бы господин мой Дате в свое время не обошелся со мной жестоко, как тогда сложилась бы моя жизнь? Скорее всего, мне суждено было остаться все тем же носильщиком сандалий по имени Хеисиро до конца своих дней. Но мой бессердечный господин позволил себе ударить меня садовым башмаком, даже не позаботившись о том, чтобы выяснить, заслужил ли я такого жестокого обращения?! Во мне же воспламенилась праведная злость, и я поклялся отомстить обидчику. Моя решимость покарать его послужила приобщению меня к жречеству, упорной учебе, помогла перенести все лишения и способствовала моему становлению в качестве одного из влиятельнейших жрецов в империи, перед которым почтительно склоняют головы даже князья и вельможи. Если взглянуть на дело в его истинном свете, получается так, что всем я обязан именно господину Дате. В былинные времена Шакьямуни, отвернувшийся от земной славы, взошел на гору Дантоку и там принял послушание перед святым Арарой. Притом что он оставался принцем, Шакьямуни выполнял все черные работы по поручению своего господина, который бил своего послушника палкой за малейшее прегрешение. «Как же все это унизительно, – думал августейший неофит, – что мне, родившемуся ради восшествия на престол, приходится терпеть дурное обращение со стороны стоящего гораздо ниже по положению в обществе практически простолюдина». Но Шакьямуни относился к людям, отличавшимся упорным нравом. Чем большим унижениям он подвергался, тем упорнее отдавался изучению духовной литературы. Поэтому в тридцать с небольшим лет от роду он уже усвоил все, что мог передать ему наставник. С тех пор он начал миссионерскую деятельность по просвещению народа, еще не знавшего одной из величайших религий мира. Можно с полным на то основанием утверждать, что Шакьямуни добился успеха во многом, если не во всем, благодаря своему наставнику, требовавшему от своего послушника неукоснительного выполнения всех заданий. Совсем не претендуя на сравнение моей скромной персоны с прославленным в веках основателем буддизма, я тем не менее не могу отрицать того факта, что беседка на территории замка Осаки послужила мне горой Дантоку, а старый садовый башмак стал для меня хворостиной святого Арары. Получается так, что не ненависть в душе я должен носить к Масамуне, а выразить ему глубочайшую признательность за его безрассудный поступок, легший в основание моего нынешнего процветания.