Энтони Троллоп - Смотритель

— Ставит, сэр Абрахам, ставит главный из моих обличителей — я сам. Мой Господь видит, люблю ли я дочь, но лучше нам вместе нищенствовать, чем ей жить в полном довольстве на деньги, которые по справедливости принадлежат беднякам. Возможно, вас удивит, сэр Абрахам, меня и самого удивляет, как я десять лет провёл в этом счастливом доме и не видел правды, пока мне так грубо не ткнули ею в лицо. Мне стыдно, что для пробуждения моей совести потребовался газетный скандал, но теперь, когда она проснулась, я должен ей повиноваться. Я пришёл сюда, не зная, что мистер Болд отозвал иск, и хотел просить вас отказаться от моей защиты. Раз нет иска, не будет и защиты, но так или иначе могу вас известить, что с завтрашнего дня уже не буду смотрителем богадельни. Друзья мои не одобряют этого шага, что тоже очень меня огорчает, однако ничего не попишешь.

Говоря, смотритель извлекал из воображаемых струн мелодию, никогда не оглашавшую комнат ни одного генерального атторнея. Он стоял напротив сэра Абрахама, расправив плечи, и стремительно водил правой рукой, словно обнимая некий огромный инструмент — свою опору, а пальцами левой руки с невероятной быстротой зажимал множество струн, идущих от ворота до полы сюртука. Сэр Абрахам слушал и смотрел в изумлении. Он не понимал, что означает эта бешеная жестикуляция, но видел, что джентльмен, ещё несколько минут назад робевший вымолвить слово, охвачен теперь бурной — и даже буйной — страстью.

— Не спешите с решением, мистер Хардинг, подумайте ещё. Поезжайте в гостиницу, выспитесь хорошенько, а утром спокойно.

— Я думал не одну ночь, не одну бессонную ночь, и понял, что не могу спать спокойно; теперь надеюсь вновь обрести сон.

На это генеральному атторнею нечего было ответить; он выразил надежду, что дело разрешится благополучно, и мистер Хардинг, поблагодарив великого человека за любезно уделённое время, откланялся.

Разговор принёс смотрителю облегчение; спускаясь в старый дворик Линкольнской коллегии, он чувствовал себя почти умиротворённо. Стояла тихая, ясная, тёплая ночь; в лунном свете даже часовня коллегии и суровый ряд адвокатских контор обрели своеобразную красоту. Мистер Хардинг постоял немного, чтобы собраться с мыслями, осознать, что сделал и что должен делать дальше. Он знал, что генеральный атторней считает его глупцом, однако ничуть не огорчался: генеральный атторней может думать о нём, что угодно. Другие люди, чьим мнением он дорожит, конечно, примут сторону сэра Абрахама, зато Элинор будет счастлива, и епископ его наверняка поймёт.

Теперь же ему предстояла встреча с архидьяконом, и мистер Хардинг медленно шёл по Ченсери-лейн и по Флит-стрит, чувствуя, что сегодняшние труды ещё не окончены. Добравшись до гостиницы, он позвонил в колокольчик тихонько, с замиранием сердца, почти мечтая скрыться за углом и оттянуть надвигающийся шторм прогулкой по двору собора Святого Павла, но тут заскрипели, приближаясь, башмаки старого слуги, и мистер Хардинг мужественно отбросил мысли о бегстве.

— Доктор Грантли здесь, сэр, — приветствовал его громкий шёпот ещё до того, как дверь открылась окончательно, — и миссис Грантли. Они в гостиной наверху, ждут вас.

Тон престарелого слуги указывал, что даже он смотрит на мистера Хардинга как на сбежавшего школьника, которого учитель наконец настиг, и жалеет провинившегося, хоть и ужасается тяжести проступка.

Смотритель попытался напустить на себя беспечный вид и сказал: «Надо же! Я сейчас к ним поднимусь», однако уловка никого не обманула. Было, возможно, некоторое утешение в приезде замужней дочери, вернее, относительное утешение, поскольку доктор Грантли был здесь, но насколько больше мистер Хардинг бы обрадовался, останься они оба в Пламстеде! Тем не менее он вслед за медлительным слугой поднялся в гостиную. Дверь, отворившись, явила его взгляду архидьякона: тот стоял посередине комнаты, осанистый, как всегда, но ах! с каким скорбным ликом! а дальше у стены на обшарпанной кушетке полулежала его терпеливая жена.

— Папа, я думала, ты никогда не вернёшься, — сказала она. — Уже двенадцать.

— Да, милая, — ответил смотритель. — Генеральный атторней назначил встречу на десять. Время позднее, но что я мог поделать? У великих людей свои порядки.

И он поцеловал дочь, а затем пожал руку доктору, всё с той же наигранной беспечностью.

— И вы положительно были у генерального атторнея? — вопросил архидьякон.