Энтони Троллоп - Смотритель

Мистера Хардинга провели в комфортабельную гостиную, которая напоминала скорее библиотеку состоятельно джентльмена, чем адвокатскую контору. Минут десять-пятнадцать спустя в коридоре раздались быстрые голоса, и вошёл генеральный атторней.

— Прошу извинить, что заставил вас ждать, господин смотритель, — сказал сэр Абрахам, пожимая ему руку, — и что назначил такое неурочное время, но вы вчера попросили принять вас спешно, и я выбрал первый же нерасписанный у меня час.

Мистер Хардинг ответил, что понимает, и что это он, напротив, должен просить извинений.

Сэр Абрахам был высок и худ; годы почти не затронули его, если не считать преждевременной седины. Голова у него немного торчала вперёд от привычки тянуть шею, обращаясь к слушателям, что создавало некоторое ощущение сутулости. Для своих пятидесяти лет он выглядел бы моложаво, если бы постоянные труды не ожесточили его черты, придав ему сходство с мыслящей машиной. Лицо генерального атторнея было исполнено ума, но лишено всякого человеческого выражения. Его искали в трудных обстоятельствах, но избегали в прочее время. Вы поручили бы ему защищать свою собственность, но не стали поверять сердечные тайны. Сэр Абрахам был твёрд, как алмаз, и так же холоден. Он знал всех, с кем почётно знаться, но не имел друзей, не стремился к дружбе; слово «друг» существовало для него лишь в парламентском значении [60]. Друг! Всю жизнь он полагался только на себя; с чего бы ему в пятьдесят доверять кому-то ещё? У него были жена и дети, но не было времени праздно наслаждаться семейным счастьем. В будни во время сессий он трудился допоздна, и даже на вакациях бывал занят больше, чем другие — в самые загруженные дни. Он никогда не ссорился с женой, но никогда с ней не разговаривал — ему некогда было разговаривать, он вещал. Она, бедняжка, не чувствовала себя несчастной; она имела всё, что могут дать деньги, надеялась дожить до титула и вполне искренне считала сэра Абрахама лучшим из мужей.

Сэр Абрахам был признанный остроумец и блистал за столами политического бомонда. Он вообще блистал везде: в свете, в палате общин, в суде; его шутки летели как искры от раскалённой стали, но в них не было тепла. Ни одно скорбящее сердце не согрелось его словами, ни один страдалец не обрёл облегчения в беседе с ним.

Успех — вот единственное, что он почитал достойным восхищения, и не видел вокруг никого успешливее себя. Никто его не продвигал, никакой влиятельный друг не подталкивал его на дороге к власти. Нет; он стал генеральным атторнеем и рассчитывал стать лорд-канцлером исключительно за счёт собственных усилий и талантов. Кто ещё в мире достиг таких высот без всякой протекции? Премьер-министр? Как бы не так! Кто и когда становился премьер-министром без соответствующих знакомств? Архиепископ? Сын или внук могущественного вельможи; на худой конец — его детский наставник. Однако у него, сэра Абрахама, не стоял за спиной владетельный лорд; отец его был сельским аптекарем, мать — фермерской дочкой. С какой стати ему уважать кого-либо, кроме себя? Он блистает в мире ярчайшей из ярких звёзд, а когда его блеск померкнет и он отойдёт к праотцам, ничей взор не затуманится слезой, никто не будет скорбеть об утрате друга.

— Итак, господин смотритель, — сказал сэр Абрахам, — все ваши тревоги в связи с этим делом окончены.

Мистер Хардинг ответил, что надеялся на такое, но не понимает, что сэр Абрахам хочет сказать. Сэр Абрахам, при всей своей проницательности, не может заглянуть ему в сердце и прочесть его намерения.

— Всё позади. Вам не о чем больше тревожиться. Разумеется, им придётся заплатить издержки, так что ваши с доктором Грантли расходы будут несущественными — во всяком случае, по сравнению с тем, какими бы они были в случае продолжения дела.

— Я боюсь, что не вполне понимаю вас, сэр Абрахам.

— Вы не знаете, что их адвокаты сообщили нам об отзыве иска?

Мистер Хардинг объяснил, что ничего об этом не знает, хотя слышал из косвенных источников о подобном намерении, и начал объяснять, почему даже такой исход событий его не удовлетворит. Генеральный атторней встал, заложил руки в карманы и поднял брови, слушая, как мистер Хардинг пространно излагает горести, от которых хотел бы избавиться.

— Я понимаю, что не вправе беспокоить вас лично по этому делу, но для меня оно имеет чрезвычайную важность, так как от него целиком зависит моё счастье, и я подумал, что осмелюсь попросить вашего совета.