Хуан Гойтисоло - Печаль в раю

С той стороны послышались робкие шаги, и кто-то заскребся о дверь.

— Авель, — зашептали там. — Это ты?

Капрал жестом приказал солдатам молчать и снова стукнул в дверь кулаком.

— Откроете вы?

За дверью снова долго молчали. Собака нетерпеливо залаяла.

— Кто там?

— Откройте, говорю!

Снова молчание.

— А кто вы?

Он забарабанил обоими кулаками.

— Откройте. Мы при оружии.

Опять молчание. Потом — скрип засова.

В дверях кухни стояла девушка неопределенного возраста, в гимназической форме, с косой. При виде солдат она испуганно отступила и поднесла к губам кружевной платочек.

— Вы не волнуйтесь, — сказал капрал. — Ничего вам не будет.

Она отступила в кухню и посторонилась, уступая дорогу солдатам.

— Вы хозяйка?

Прислонившись к шкафу, девушка испуганно смотрела на солдат.

— Нет, — с трудом проговорила она. — Мама хозяйка.

— Тогда будьте добры ей сказать.

— Она больна, — сказала девушка. — У нее бессонница, и мигрень, и плохо с сердцем. — Она поднесла руки к воротничку форменного платья, как будто ей стало душно, и кончила громко, почти криком: — Ради бога, ради бога, не ходите к ней! У нее ужасно болит голова и…

— Ладно, ладно, — оборвал сержант. — Больная, так договоримся с вами. — Он откашлялся. — Мы насчет вашего мальчика.

Ее глаза на фарфоровом лице были как стеклянные голубые шарики. Она снова поднесла платочек ко рту и робко посмотрела на солдат.

— Авель?..

— Да, Авель Сорсано.

— С ним случилось что-нибудь?

Она вытянула шею, ее худенькое лицо сморщилось, и никто не посмел ответить.

— Видите ли, — сказал наконец капрал, — он был у эвакуированных в интернате, и с ним случилась беда.

Она проглотила слюну.

— Он… ранен?

Солдаты, не сговариваясь, смотрели в пол; на девушке были белые туфли на каблучках и белые чулки, как у сиделок.

— Да, — ответил капрал. — Вернее сказать, нет. Он пошел с ребятами, хотел побаловаться оружием, ну и…

— Он был с теми детьми? — спросила девушка. Капрал кивнул; ему было трудно найти слова, он не решался сказать все как есть. — Ах, какой стыд, какой стыд! — Она уронила платок и поторопилась его поднять. — Так любезно с вашей стороны, большое спасибо… Только, по-моему, лучше его отпустить. Пускай возвращается сам. Иначе урок не пойдет ему на пользу.

Солдаты растерянно переглянулись. Девушка, белая как мрамор, взволнованно смотрела на них.

— Авель такой чувствительный, — говорила она. — К нему нужен очень тактичный подход. В его годы раны затягиваются с большим трудом…

— Вот-вот, — сказал капрал, охотно принимая подсказку. — Раны. Лейтенант говорит, чтобы кто-нибудь из вас пошел с нами его опознать.

Слова «умер», «убит» мелькали перед ним, как мотыльки, зачарованные светом, и он с трудом сдерживался, не произносил их.

— Не обязательно, чтобы пошла мама? — спросила девушка.

— Нет. Я думаю, тут всякий сгодится.

Глаза у нее хитро сверкнули.

— Кто угодно?

— Да, это все равно.

Она легко махнула рукой.

— Тогда я пошлю Филомену.

Потом, аккуратно разгладив юбку, она добавила:

— Подождите немного, будьте добры.

Служанка сидела в подвале — она боялась бомбежек — и ни за что не хотела идти к непрошеным гостям.

— А там нету этих, мавров?

— Нет.

— И вы говорите, они из тех?

— Ну, конечно.

Служанка наконец успокоилась и начала натягивать пальто.

— Значит, войне конец, сеньорита Агеда?

Девушка ушла, ничего не ответив. После разговора с солдатами у нее сильно билось сердце. По лестнице, устланной красной дорожкой, она пошла наверх, сказать матери.

Донья Эстанислаа занимала южную часть дома, и даже опасность не могла ее оттуда прогнать. «Мы, настоящие сеньоры, ни при каких обстоятельствах не теряем достоинства».

Агеда знала, что приход национальных войск не произведет на нее особого впечатления, и все-таки хотела ей сказать. Мир… Значит — нормальная жизнь, еда четыре раза в день, может быть, даже мужчина. По сравнению со всем этим бледнели любые происшествия с мальчиком.

— Мама…

В спальне никого не было. Агеда открывала подряд все двери второго этажа. Никого. Она немного растерялась и пошла вниз. Входная дверь была открыта; легкий ветерок раскачивал стеклянные подвески на люстре.

А донья Эстанислаа шла на цыпочках по мраморной лестнице; в одной руке она держала игрушечную скрипку, в другой — смычок, сплетенный из волос. Сообщение о приходе националистов она приняла равнодушно.