Франц Кафка - Письма к Фелиции

Как близко, со своей стороны, я узнал Тебя благодаря этой берлинской поездке! Я дышу одной Тобою. Зато Ты знаешь меня явно недостаточно, Ты, любимая, Ты, лучшая на свете, хоть мне и непостижимо, как могла Ты не разглядеть, не заметить того, что происходило прямо у Тебя перед глазами. Только из доброты? Но если возможно такое – тогда, наверно, и все возможно? Но обо всем этом я подробно напишу в другой раз.

Франц.

Сегодня не было письма, может, дома лежит? Нетерпение убедиться в этом – еще одна причина, почему я сейчас заканчиваю.

Не могла бы Ты, Фелиция, написать мне, как соотносятся друг с другом впечатления, произведенные на Тебя вначале моими письмами, а потом моим личным появлением?

…Я слишком долго видел Тебя наяву (хотя бы в этом отношении я время зря не терял), чтобы иметь теперь нужду в Твоих фотографиях. Не хочу на них глядеть. На фотографиях Ты приглаженная и помещена в некую отвлеченность, я же смотрел в Твое настоящее, человеческое, оживленное неизбежными неправильностями лицо – и тонул в нем. Как же мне теперь из этого омута вынырнуть и снова очутиться всего лишь среди фотографий!

И только к отсутствию вестей я по-прежнему не могу относиться спокойно. У меня ни в чем нет уверенности. Лишь в счастливую пору, когда пишется, я бываю хоть в чем-то уверен, а так мир всегда и во всем вершит свой чудовищный поход сугубо против меня. Я выдумываю множество объяснений отсутствию Твоего письма, перебираю их в уме сотни раз – вот так же, когда в отчаянии ищешь что-то и не можешь найти, сотни раз возвращаешься на одно и то же место. А вдруг с Тобой и вправду случилось что-то серьезное и меня, покуда я тут просто так околачиваюсь, на самом деле уже постиг тяжкий удар? И такие мысли крутятся в голове весь день, медленно, но неостановимо. Если с завтрашнего дня, любимая, я начну посылать Тебе нечто вроде дневниковых записей, пожалуйста, не сочти это за комедию. Там будут вещи, которые я не смог бы выговорить по-иному, нежели в форме беседы с самим собой, пусть даже и в Твоем тихом, дорогом моему сердцу присутствии. Когда я пишу Тебе, я, разумеется, не могу о Тебе забыть, как и вообще не могу забыть о Тебе никогда, но из того в некотором смысле полузабытья, в котором мне только и возможно это написать, я не хочу пробуждать себя даже упоминанием Твоего имени. Только прошу Тебя, Фелиция, стерпи все, что услышишь; пишу я сейчас безобразно, не могу писать, значит, буду вынужден высказать все грубо; несколько дней назад Ты сказала, что берешь на себя ответственность за все, а это вообще-то означало гораздо больше, чем просто терпеливо меня выслушать. Я попытаюсь все Тебе написать – за исключением того, о чем сам для себя написать бы устыдился. – А теперь всего доброго, любимая, да хранит Тебя Бог! Теперь я уже и Берлин немного знаю, называй мне все места, где Ты была.

Твой.

Уже поздно, отправляюсь спать, только вот еще пошлю привет и несколько росчерков пера Тебе, любимая, непостижимая возлюбленная моя. – Я пришел к мысли, что уже много лет недосыпаю и что эти вечные дергающие головные боли либо смогу вылечить сном, либо вообще уже от них не избавлюсь. В полном одиночестве, только с Твоим вчерашним письмом, совершил долгую прогулку, хотя мог бы пойти в обществе двоих знакомых, но я хотел побыть один, в прежние времена я хотел этого из кокетства, по глупости, по лености, и, будучи худо-бедно здоровым и бодрым парнем, с дурацким скучающим видом бродил по округе в одиночестве, теперь я один по необходимости и в немалой мере оттого, что тоскую по Тебе. Я ушел далеко от города, на склоне холма подремал немного на солнышке, дважды пересек Влтаву, много раз читал Твое письмо, бросал с обрыва камушки, любовался необъятными видами, какие открываются до самого горизонта только ранней весной, вспугивал любовные пары (он лежал в траве, она, заслоняя его, трепетала всем телом) – меня ничто не трогало, единственно живым во мне было Твое письмо у меня в кармане.

Лишь бы Ты была здорова, любимая, я так за Тебя тревожусь. Эта просьба освободить Тебя от писем навела меня на подозрение, что Ты не ходишь на службу. Может, это и правда так? Любимая, только не болей, я обещаю никогда больше не жаловаться, если Ты не будешь болеть. И спать так поздно не ложись, Ты так хорошо выглядела, такая свежая была, с таким румянцем на щеках, и все равно по Тебе видно было, что спишь Ты слишком мало. Любимая, дадим друг другу обещание до Троицы [56]всегда ложиться спать около девяти. Сейчас, правда, уже половина десятого, но все равно еще не совсем поздно, да и письмо Твое укрепило мои силы. Итак, доброй ночи, любимая, будем говорить это друг другу каждый вечер около девяти.