Проспер Мериме - Души чистилища

Входя в комнату своего отца, он видел там латы, помятые аркебузными пулями, шлем, бывший на голове графа де Маранья при штурме Альмерии [12] …при штурме Альмерии… — Этот испанский город и порт на Средиземном море был отвоеван у мавров в 1489 году. и хранивший след от удара мусульманского топора. Мавританские сабли, копья, знамена, отбитые у неверных, украшали его помещение.

— Вот этот палаш достался мне от вехерского кади [13] Вехерский кади — судья у мусульман (в данном случае из андалусского города Вехера-де-ла-Фронтера, близ Кадиса). , нанесшего мне три удара, прежде чем я поразил его насмерть, — пояснял граф. — Это знамя подняли восставшие на горе Эльвиры [14] Гора Эльвиры . — На этой горе близ Гранады располагался один из отрядов восставших морисков. . Они разрушили христианскую деревню. Я поспешил туда с двадцатью всадниками. Четыре раза пытался я врезаться в гущу врагов, чтобы схватить это знамя, и четыре раза они нас отражали. На пятый раз я осенил себя крестным знамением, воскликнул: «Святой Иаков!» — и смял ряды язычников. Видишь золотую чашу, украшающую мой герб? Один мавританский альфак и [15] Альфак и — в данном случае мулла, возглавляющий военный отряд. похитил ее из церкви, которую он осквернил ужасными кощунствами. Он кормил лошадей овсом в алтаре, а его солдаты разбросали мощи святых. Альфаки пил из этой чаши святых даров замороженный шербет. Я настиг его в палатке, когда он подносил чашу к губам. Прежде чем он успел крикнуть: «Аллах!» — я рассек бритую голову этого пса, еще не успевшего проглотить напиток, моим добрым мечом, острие которого врезалось в нее до самых зубов. В память об этой священной мести король разрешил мне украсить мой герб золотой чашей. Я тебе сообщаю это, Хуанито, для того, чтобы ты рассказал своим детям, которые должны знать, почему твой герб не такой же, как герб твоего деда, славного дона Дьего, изображенный, как ты видишь, под его портретом.

Колеблясь между военным искусством и благочестием, ребенок проводил целые дни, делая из планок крестики или поражая деревянной саблей тыквы из Роты [16] Рота — селение близ Кадиса, славившееся своими овощами. , очень похожие, по его мнению, на головы мавров в тюрбанах.

В восемнадцать лет дон Хуан был довольно слаб в латыни, но хорошо знал церковную службу и владел рапирой и мечом для обеих рук не хуже Сида. Отец, полагая, что дворянину из рода Маранья следует научиться еще кое-чему, решил послать его в Саламанку [17] Саламанка — город, в котором находится один из самых старых испанских университетов (основан ок. 1230). . Приготовления к отъезду были быстро закончены. Мать дала дону Хуану множество четок, ладанок, образков. Кроме того, она заставила его выучить много молитв, весьма спасительных в разных случаях жизни. Дон Карлос дал ему шпагу, эфес который с тонкими серебряными жилками был украшен его фамильным гербом.

— До сих пор, — сказал он ему, — ты жил среди детей; отныне ты будешь жить среди мужей. Помни, что достояние дворянина — его честь; твоя же честь — честь дома Маранья. Пусть лучше погибнет последний отпрыск нашего дома, чем на его честь падет малейшее пятно. Прими эту шпагу; она защитит тебя, если на тебя нападут. Никогда не обнажай ее первый, но помни, что предки твои никогда не влагали ее в ножны, не победив или не отомстив за себя.

Вооруженный духовным и земным оружием, потомок рода Маранья сел на коня и покинул дом своих отцов.

Саламанкский университет в ту пору переживал расцвет своей славы. Никогда еще студенты его не были более многочисленны, а профессора более учены; но никогда вместе с тем горожане не страдали так от дерзости буйной молодежи, проживавшей или, лучше сказать, царившей в городе. Серенады, кошачьи концерты, всевозможные бесчинства по ночам являлись обычным ее времяпрепровождением, однообразие которого изредка нарушалось похищением женщин или девушек, воровством и потасовками. Первые дни после приезда дон Хуан разносил рекомендательные письма друзьям своего отца, посещал профессоров, обходил церкви, осматривал святыни. Выполняя волю своего отца, он вручил одному из профессоров довольно крупную сумму для раздачи бедным студентам. Такая щедрость вызвала всеобщий восторг и доставила ему множество друзей.

Дона Хуана обуревала жажда науки. Он собирался воспринять как Евангелие каждое слово, которое слетит с уст его профессоров; чтобы ничего не упустить, он решил поместиться как можно ближе к кафедре. Войдя в залу, где должна была состояться лекция, он увидел свободное место около самой кафедры и сел. Какой-то засаленный, всклокоченный, одетый в рубище студент, каких немало бывает во всех университетах, на минуту оторвался от книги и устремил на дона Хуана взгляд, выражавший необычайное удивление.