Джером Джером - Энтони Джон

— А почему явились большие улицы? — спросил ребенок.

— Под землею были найдены богатства, — объяснил ему отец. — До этого открытия народ в долине жил в небольших домиках — это были крестьяне, владельцы небольших ферм. За несколько сот фунтов можно было скупить всю землю. Тогда считали, что Уиндбек течет по самой богатой долине в Англии.

— Что такое богатство? — спросил мальчик. — Для чего оно?

Отец объяснил, что богатство делает людей свободными и счастливыми.

— Понимаю, — сказал Джон, но, очевидно, он все-таки не понял, так как задал новый вопрос: — Значит, все люди, которые здесь живут, — счастливы?

Мимо них прошло несколько молчаливых человек.

— Почему они не выглядят довольными? — спросил мальчик.

Джону следовало объяснить, что богатства долины не принадлежали тем людям, которые жили и умирали в долине, которые добывали уголь и железо, и так или иначе обрабатывали их. Говоря совершенно искренно, мужчины и женщины с печальными глазами, которые жили в настоящее время на берегах черной речки Уиндбек, были беднее, нежели их предки, жившие здесь, когда речка текла посреди солнечных лугов и тенистых лесов. Богатства принадлежали тем немногим, которые жили в роскошных домах или в соседних городах, в прекрасных имениях. Вот этих немногих богатства долины сделали счастливыми. Рабочие долины даже не знали, как зовут их хозяев.

Энтони не собирался объяснять все это Джону. Но маленький Джон постоянно задавал вопросы с упорством ребенка. И в конце концов все это ведь было верно.

— Понимаю, — сказал снова Джон. У него была раздражающая привычка начинать неудобные вопросы словом «понимаю». — Значит, деньги делают счастливыми?

С языка Энтони почти что сорвалось, что есть вещи, которые маленький Джон не поймет, что мальчики должны сначала вырасти, для того чтобы получить ответ на многие вопросы, на которые трудно ответить, но в это время с грязной панели поднялся маленький чертенок в старых отцовских штанах, которые ему обрезали по росту, один из тех мальчиков, которые, наверное, не обращались к взрослым с мучительными вопросами, требующими ответа.

— Нет, Джон, — ответил он, — деньги не делают людей счастливыми. Я сам иногда удивляюсь, что в них хорошего. Как могут быть счастливы те, которые имеют много денег, когда вокруг них столько бедноты и горя? Они тратят свои деньги на глупые и ненужные вещи. Чего от них можно ожидать?

Они пришли к тому месту, где улицы лезли в гору. Дошли до большого пустыря, на котором было много пыли и золы и откуда можно было видеть далекие окраины на запад и на восток. Энтони поднял руку и указал на долину.

— Вот долина реки Уиндбек. Так она называется на географической карте. Нужно было бы называть ее канавой, длинной, грязной, вонючей канавой, вдоль которой мужчины и женщины бродят впотьмах, а дети играют в грязи.

Он забыл о присутствии Джона. Ребенок сунул свою ручонку в его руку.

— А поля никогда больше не вернутся? — спросил он.

Энтони покачал головой.

— Они никогда не вернутся, — ответил он. — Для этого ничего нельзя сделать, можно только стараться улучшить то, что уже есть. Уиндбек всегда останется канавой с грязью на дне, с дымом над нею и с отравой в воздухе. Нужно только сделать канаву возможно более приемлемой с точки зрения гигиены. Самое большое, что мы можем сделать для жителей, это дать им крыши, которые не протекают, здоровые комнаты, хорошую канализацию и ванны, в которых они могли бы смыть грязь, покуда она окончательно не въелась в их кожу.

Оттуда, где они стояли, были ясно видны новые образцовые постройки, которые вздымались над окружающими их низкими крышами.

— Мы построим им театр, Джон. Они будут пользоваться музыкой и поэзией. Мы создадим для них площадки, где дети смогут бегать и играть. У нас будет картинная галерея и огромная зала, где можно будет танцевать.

Он внезапно замолк.

— Боже мой, — сказал он, — разве они не были правы? Две тысячи лет тому назад они думали, что они этим спасут Рим. Хлеба и зрелищ! Этим не спасешь мир!

Они незаметно дошли до Плэтт-лайн. Дверь мастерской была, как всегда, открыта. Слышался стук молота, которым работал Мэтью, в горне бушевало пламя. Джон ускользнул от отца и через открытую дверь позвал Мэтью.

Мэтью обернулся. В его глазах был странный блеск. Ребенок засмеялся, и Мэтью, приблизившись, узнал его.

Было поздно, поэтому они только поздоровались с Мэтью и пошли дальше.

— Как ты думаешь, — спросил ребенок, — он все еще жив? Христос-то?