Джером Джером - Энтони Джон

Лендрипп был первым человеком, не считая дяди, с которым ему пришлось говорить о религии. Будучи юношей, он раз или два пытался говорить на эту тему. Но результат этих попыток напоминал его детские эксперименты в этом направлении. В большинстве случаев люди морщились, как будто он задавал неприличные вопросы, не принятые в порядочном обществе. Особенно плохо поощряло его попытки духовенство. При первых же словах они выказывали признаки сожаления, и ему всегда казалось, что они считают нужным свято хранить какую-то профессиональную тайну. Лендрипп открыл перед ним возможности религии, которую он мог понять и принять. Всемогущий и великий Бог, великое бытие, которое создало все на свете и управляет всем миром! Кто из людей мог бы сделать что-нибудь для такого Бога? Все равно как если бы глина хотела отблагодарить горшечника. Восхвалять Бога, обожать его, падать перед ним, молиться ему, для чего это нужно Богу? Чтобы те создания, которые обязаны ему существованием, постоянно ползали перед ним, прославляя свое собственное ничтожество и его величие? Неужто можно было представлять себе Бога этаким восточным деспотом? Слушаться его? Разве ему нужно наше послушание? Все было заранее предопределено. Наше послушание или непослушание не могло составить для него разницы. Все это было предусмотрено, предрешено с самого начала. Даже если забыть это, если предположить, что нам предоставлена известная воля, это было бы для нас только выгодно. Слушайся — и ты будешь вознагражден, не будешь слушаться — будешь наказан. Что же остается человеку как не подчиниться и ждать? В таком случае Бог, если Он есть, вдохнул в нас не жизнь, а смерть.

Лендрипп оставил своей дочери несколько тысяч фунтов, и она решила открыть школу на Бертон-сквер и разместить ее в том помещении, где располагалась контора отца. Унаследовав от него сознательное отношение к делу, она поступила в педагогический институт, чтобы подготовиться к педагогической деятельности. За последнее время между семьей Лендрипп и миссис Стронгсарм установились дружеские отношения. Мисс Лендрипп нашла в ней умного собеседника. Она была слишком слаба для того, чтобы пешком ходить в аббатство, а экипаж с горячими лошадьми пугал ее. Поэтому Элеонор часто посылала к ней Джона, который проводил у нее послеполуденное время. Старая миссис Ньют умерла и, если не считать молодой девушки, прислуги, она теперь была совершенно одна в доме. Она мало интересовалась двумя младшими детьми, но питала большую нежность к Джону.

Однажды она взяла мальчика с собой в Плэтт-лайн, чтобы он посмотрел дом, в котором родился его отец. Старый Уитлок окончил свой земной путь. Его полоумный сын жил в доме один. Его никто никогда не посещал. Мэтью сам варил себе обед и содержал свое жилище в большой чистоте. Большую часть суток он проводил в мастерской. Его ловкость и честность доставляли ему больше заказов, чем было нужно, но он предпочитал не брать помощников. Дверь мастерской была всегда раскрыта настежь. Она не закрывалась в течение всего дня, пока Мэтью работал, зимой или летом. Ночью Мэтью спал здесь же, в углу, защищенном от ветра, и тогда дверь оставалась открытой наполовину, но так, что войти в нее никто не мог. Он никогда никому не отвечал на расспросы по поводу этой причуды, и в конце концов все соседи перестали обращать на это внимание. Они очень понравились друг другу, ребенок и Мэтью. Старая миссис Стронгсарм соглашалась оставлять его здесь иногда с тем, чтобы отец зашел за ним по дороге домой. Мальчик завладел тем самым стулом, на котором когда-то Бродячий Петр вырезал короля гномов. Здесь он мог сидеть целыми часами, качая своими маленькими ногами и обсуждая с Мэтью самые разнообразные вопросы. По просьбе ребенка Энтони купил дом и мастерскую, так что Мэтью мог быть совершенно спокоен за будущее.

Ребенок странным образом полюбил этот угрюмый квартал, который составлял три четверти всего города. Очень часто, когда отец заходил за ним на Бертон-сквер, он просил отца по дороге домой пройти по улицам этого квартала. Он любил и окрестности болот с их птицами и зверями. Здесь он был готов бродить сколько угодно и когда уставал, отец сажал его к себе на плечи. Но посреди длинных, грязных улиц он был менее разговорчив.

Однажды, гуляя с ним, Энтони рассказал ему, как много лет тому назад, когда еще не было больших улиц, здесь расстилались зеленые луга с полевыми цветами и как между скал и среди лесов вилась маленькая речка.