Владимир Корнилов - Псих ненормальный

«Ты все еще удивляешься? Есть чему! А я пишу тебе письма и не отправляю. Странно, не правда ли? Постоянное ощущение невозможности сказать все, что чувствуешь. Может быть, факультетский телефон виноват? Теперь не доверяю и бумаге.

Впрочем, все очень просто: ты действительно нужен мне, ты, который все перепутал в моей, в общем-то, благополучной и «правильной» жизни, но перепутал так счастливо, что я могу только благодарить тебя за это.

Оттого жду у телефона, оттого телеграмма, в которой с точки зрения здравого смысла не было никакой необходимости...»

И тут я, подлец человек, струсил: «Ты, который все перепутал...» — после таких слов женятся! Ко всему сообщала, что вскоре явится в Москву на какое-то однодневное лингвистическое заседание.

Работать было негде.

— Посели у себя! — молил Игнатия, но он был глух. Ему втемяшилось, что ученики рано или поздно предают своих мэтров. К тому же в мастерскую стали захаживать иностранцы, и он боялся: вдруг их переманю?

Словом, фартило еще меньше, чем пятнадцать лет назад, когда, вышибленный из Полиграфического, я «косил психа» перед военкоматскими врачами.

Тогда повезло. Но ведь всегда проще от чего-то избавиться, чем чего-то добиться. Итак, жилья не было, денег тоже, и, поскольку Томке не звонил, мастерская даже не грезилась.

3

Поезд пришел в одиннадцать. Лера спросила, куда пойдем. После трех — свободна. Я пробормотал что-то невразумительное. Она удивилась: так это не походило на хождение в приморский ресторан и мой прилет к ней. Но у меня было всего полтора червонца, и то одолженных до вечера.

Я проводил ее в иняз и позвонил мэтру. Телефон не отвечал. Подозреваю, Игнатий нарочно не снимал трубку. Я названивал каждые десять минут, и когда кончилось совещание, пришлось завалиться в кафе. Лера зверски похорошела. Была не в брюках, а в платье, и после двух фужеров сухого я стал трогать ее колени. Казалось, ноги стали еще длиннее.

— Ты жутко красивая. Балдеешь, когда смотришь.

— Не надо... — Она тряхнула головой, и косая прядь прикрыла лицо. Потом терпеливо ждала, пока на последние гульдены набирал болгарского вина, колбасы и сыра. Вид у нее был замерзший, и я решил больше не звонить Игнатию. В крайнем случае завалимся к кому-нибудь из его соседей. Они меня знали.

Будь руки свободны, я прижал бы ее в темных закоулках чердака, отданного живописцам под мастерские.

Игнатий открыл дверь. Из-за его спины выглядывал профессор. Это было двойным предательством, но ведь не запретишь старичку заглядывать в чужие мастерские, а мэтру — принимать кого вздумается.

— Трубку, — буркнул я, — снимать надо. Знакомьтесь.

Фурор был полный. Мэтр достал из холодильника сертификатного пойла, каких-то салатов, два паштета — из гусиной печенки и креветок. (Какого черта я тратился в магазине?!) Профессор смотрел на Леру, как, наверно, перед войной на самую классную из студенток, и я его пожалел: Лера останется с рыжим болваном, потому что болван вдвое моложе... Старость не радость.

— Он вам определенно не польстил, — улыбнулся старикан. — Не скажу, что изуродовал, но все-таки мог бы отнестись бережней.

— Пойдемте, Евгений Евгеньевич, — мрачно сказал Игнатий.

— Долго не гуляй, — бросил я мэтру, не веря, что его уход чему-то поможет.

Игнатий забрал два холста (на обоих были свечи в подсвечниках) и вывел из мастерской профессора. Лере стало не по себе.

— Куда они? — спросила чуть погодя.

— Игнатий завлекает старика, старик — мой маршан. Правда, маршан себе в убыток...

Мне жаль было времени на посторонние разговоры. Я налил нам красного «Чинзано», но тут захрюкал телефон. Просили какую-то Нину. Я ответил, что такой нет. Лера глядела недоверчиво.

— Ты чего? Пей. — Я ее обнял, но тут телефон хрюкнул снова.

— А, вот ты где! — обрадовалась Томка. — Чего прячешься?

Голос у нее звонкий: Лера все слышала.

— ...Я сейчас к вам приеду...

— Стоп, стоп! Мэтр уже внизу. Мы убегаем...

Противно врать, да еще при любимой женщине.

— Хорошо. Но завтра позвони.

Я был такой пристукнутый, что даже водка, без спросу вытащенная из холодильника, не помогла. Когда Игнатий вернулся, мы сидели порознь, как истуканы, и мэтр поглядел на меня с презрением.

Мы ушли, хотя могли остаться. Игнатий мне это шепнул, и я ему тут же простил, что отбивает профессора и не знакомит с иностранцами.

Лере надо было повидаться с теткой. Я отвез ее на Шаболовку и полчаса ждал в такси. Денег хватило, потому что мэтр снова выдал четвертной.