Жан-Мари Гюстав Леклезио: Золотая рыбка

Как-то вечером мы с Хурией и ее друзьями отправились в ресторан на берегу моря. Мы долго ехали куда-то на машине по темным улицам и остановились у большого пустынного пляжа. Я была на заднем сиденье «мерседеса» у дверцы, а Хурия посередине, с мужчиной. Впереди сидели еще двое мужчин и светловолосая женщина. Они громко разговаривали на непонятном мне языке — я подумала, что это, наверно, русский. Я хорошо запомнила мужчину за рулем — он был большой и широкоплечий, как Абель, волосатый и с черной бородой. Еще я запомнила, что один глаз у него был голубой, а другой черный. В ресторане мы просидели довольно долго, наверно, до полуночи. Это был шикарный ресторан, со светильниками в виде канделябров, которые освещали песок на берегу и официантов в белом. Я весь вечер смотрела на темное море, на огни возвращавшихся к берегу рыбачьих лодок и отсветы далекого маяка. Светловолосая женщина говорила без умолку и громко смеялась, а мужчины ухаживали за Хурией. Ветер задувал в открытое окно, унося сигаретный дым. Я тайком выпила немного вина — водитель «мерседеса» дал мне глотнуть из своего бокала; вино было сладкое и густое и огнем обожгло горло. Он говорил со мной по-французски со странным, каким-то тяжелым акцентом, растягивая слова. Я так устала, что уснула прямо на банкетке у окна.

Проснулась я в машине, лежа одна на заднем сиденье. А надо мной склонился водитель, свет из ресторана падал на его курчавые волосы. До меня не сразу дошло, но, когда он запустил руку мне под платье, я проснулась по-настоящему. От вина меня тошнило. Я закричала невольно и не могла остановиться. Мне было страшно; водитель хотел зажать мне рот рукой, но я укусила его. Я орала ка резаная, царапалась и кусалась.

Хурия прибежала сразу. Она разъярилась еще сильней, чем я, оттащила водителя за шиворот, тузила его кулаками. И громко ругалась. Он пытался дать отпор, пятился по песку, а Хурия подняла большой камень и точно убила бы этого гада, если бы не подоспели остальные. Она все честила его последними словами, плакала, и я плакала тоже. Водитель успел обежать машину и закурил как ни в чем не бывало сигарету. Потом Хурия успокоилась и мы поехали обратно. Бородач вел машину, ни на кого не глядя, с сигаретой в зубах, никто ничего не говорил, даже русская помалкивала.

Нас высадили в Суйхе, и мы пешком пошли на постоялый двор. На улицах было еще много народу — кажется, вечер был субботний. На бульваре все скамейки были заняты, под каждой магнолией обнимались влюбленные парочки. Хурия купила два стакана чаю и пирожки. Мы еле передвигали ноги, и обе дрожали, как будто после аварии. Хурия не говорила о том, что произошло, только один раз обмолвилась: «Этот сукин сын сказал мне: пусть она спит, я побуду рядом, буду охранять ее, как отец».

Госпожа Джамиля узнала о том, что случилось на пляже. Но она вовсе не хотела, чтобы Хурия покинула постоялый двор. А та на следующее утро собрала чемоданчик, тот самый, с которым бродила у вокзала, когда ее встретила Тагадирт. И ушла, никому ничего не сказав. Может быть, вернулась к мужу, в Танжер. Много месяцев я ничего о ней не знала, но без нее мне было грустно, потому что она и вправду стала мне как сестра.

После этого госпожа Джамиля пыталась не отпускать меня с другими принцессами, но с Хурией я приохотилась к воле, и все запреты мне были нипочем. А с Айшой и Селимой я еще кое к чему приохотилась: научилась воровать.

Начала я с Селимой. Когда она принимала своего друга на постоялом дворе или шла с ним в ресторан, я увязывалась за ней. Садилась в уголке, прислонясь к двери и поджав ноги, как свернувшийся зверек, поджидала удобного случая. Друг Селимы был француз, учитель географии в лицее или что-то в этом роде, солидный человек. Он хорошо одевался, носил костюм из серой фланели, жилет и до блеска начищенные черные ботинки.

К Селиме он приходил часто, всегда водил ее ресторан в старый город, а после ужина они возвращались на постоялый двор и занимали комнату без окон. Он приносил мне конфеты, несколько раз давал монетки. Я сидела под дверью, будто охраняла их, как верная собачонка. А на самом деле ждала, когда им надолго станет не до меня, и на четвереньках вползала в комнату. Впотьмах я подкрадывалась к кровати. Чем занималась Селима с французом — это мне не было интересно. Я искала одежду. Учитель был человек аккуратный. Брюки он складывал, пиджак и жилет вешал на спинку стула. Мои пальцы, как проворные зверушки, юркали в карманы и вытаскивали все, что находили: часы-луковицу, золотое обручальное кольцо, бумажник, пухлый от банкнот и раздутый от монет, красивую ручку с золотой инкрустацией. Я уносила свою добычу на галерею, чтобы рассмотреть при свете дня, брала себе немного бумажных денег и мелочи, а иногда и какую-нибудь понравившуюся вещицу — перламутровые запонки, маленькую синюю ручку.