Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том I

— Раз вы не спешите, — сказал Стирфорт, — так едемте к нам в Хайгейт, погостите у нас денек-другой. Матушка моя, я думаю, вам понравится. Она, правда, может надоесть своими восхвалениями любимого сыночка, но вы уж простите ей эту слабость, а сами вы, наверно, придетесь ей по вкусу.

— Очень хотел бы, чтобы это было так, — смеясь, ответил я.

— О, не сомневаюсь! Каждый, кто любит меня, уже этим самым приобретает права на ее расположение.

— Ну, тогда, значит, я буду ее любимцем! — воскликнул я.

— В добрый час, — ответил Стирфорт. — Ну, едемте же к нам и докажите это. Но сперва мы с вами отправимся и зверинец, посмотрим там часок-другой львов, а львам тоже небезынтересно будет посмотреть на такого свежего юнца, как вы, затем сядем в дилижанс и поедем в Хайгейг.

Мне все не верилось, что это не сон. Казалось, что вот-вот я проснусь в сорок четвертом номере, спущусь в общий зал, где буду пить кофе и слушать фамилярную болтовню лакея…

Я тут же написал бабушке, рассказал ей о счастливой встрече со своим обожаемым товарищем по школе, о том, что он пригласил меня погостить к себе и я еду к нему денька на два. Когда я кончил письмо, мы сели на извозчика и отправились осматривать столицу. Побывали мы в Панораме, в музее и осмотрели еще некоторые другие достопримечательные места. Здесь я мог убедиться, какими разнообразными сведениями обладает мой друг и как мало сам он придает этому значения.

— Вы, Стирфорт, — заметил я, — наверно, отличитесь в университете, если уже не отличились там. Вами, конечно, должны гордиться.

— Чтобы я отличился! Нет, только уж не я, дорогая моя Маргаритка. Вы не обижаетесь, что я так вас зову — Маргариткой?

— Нисколько, — ответил я.

— Славный вы малыш! — смеясь, проговорил Стирфорт, — Нет, моя дорогая Маргаритка, у меня не имеется ни малейшего желания отличиться на научном поприще. Я и так уже перегрузился науками — порой сам себе кажусь скучным.

— А слава… — начал я.

— Ах вы, моя романтическая Маргаритка! — перебил меня Стирфорт, заливаясь еще более веселым смехом. — Подумайте, сюит ли мне из колеи лезть для того, чтобы тупоголовая толпа разевала рты и воздевала руки к небесам! Нет, пусть уж другой кто-нибудь наслаждается этим: честь и место ему!

Я был смущен сделанным промахом и жаждал переменить тему разговора. К счастью, сделать это было нетрудно, ибо Стирфорт вообще был склонен с необыкновенной легкостью и беззаботностью перелетать с предмета на предмет.

Кончив наш осмотр лондонских достопримечательностей и вторично позавтракав, мы пустились в путь. Короткий зимний день пролетел так быстро, что уже начало смеркаться, когда наша почтовая карета остановилась в Хайгейте, у старинного кирпичного дома на вершине холма. В дверях нас встретила пожилая, но еще не старая дама с красивым липом и гордой осанкой. Она бросилась к Стирфорту и, обнимая его, называла «своим любимым Джемсом». Мой друг представил меня ей, называя ее при этом матушкой, и она приветствовала меня величественным поклоном.

Это был старинный барский дом, уединенный и тихий. В нем царил образцовый порядок. Из окна моей комнаты виден был весь Лондон. Он расстилался перед моими глазами, словно огромное туманное пятно, сквозь которое там и сям мерцали огоньки. Отведенная мне комната была уставлена массивной мебелью, на стенах висели вышитые шелком картины в рамах и портреты пастелью каких-то знатных дам в напудренных париках и фижмах [59] Фижмы — широкие юбки на обручах из китового уса. , которые то появлялись, то вновь исчезали на стенах под влиянием пламени только что растопленного камина. Но на все это я, переодеваясь, имел время взглянуть только мельком, ибо меня позвали обедать.

В столовой, кроме хозяйки дома, была еще одна особа женского пола — маленькая, тонкая и смуглая. Несмотря на правильные черты, лицо ее не было привлекательно. Я тотчас же обратил на нее внимание, уж сам не знаю почему, — потому ли, что я совершенно не ожидал ее увидеть, потому ли, что она за столом сидела против меня, или, наконец по той причине, что в ней действительно было что-то, достойное внимания, Волосы у нее были черные, глаза тоже черные и какие-то пронзительные. Была она худа, и на ее верхней губе виднелся шрам, вероятно давний, так как он мало выделялся. Повидимому, когда-то шрам этот проходил и через весь подбородок, но теперь ясно виднелась только та его часть, которая была над верхней губой и несколько даже изменила ее форму. Я решил, что особе этой под тридцать и она жаждет выйти замуж. Хотя она, как я упоминал уже, была и недурна собой, но походила на заброшенный дом, стоящий много лет без квартирантов. Худоба ее, казалось, была следствием какого-то пожирающего ее внутреннего огня, который светился в ее мрачных глазах. Когда нас представили друг другу, я узнал, что имя ее мисс Дартль; Стирфорт же и его мать — оба знали ее просто Розой. Потом мне стало известно, что она уже много лет живет у них в доме в качестве компаньонки миссис Стирфорт. На меня произвело впечатление, что она никогда не говорит прямо, а только намеками, причем засыпает собеседника вопросами. Так, когда миссис Стирфорт, скорее шутя, чем серьезно, сказала, что боится, как бы ее сынок, не вел в Оксфорде довольно-таки рассеянную жизнь, миссис Дартль вмешалась в разговор таким образом: